Воспоминания

О моем сыне (Морозова М.К.)

Мика умер 9 мая 1952 года.

Хотя он умер в уже зрелом возрасте, но в жизни его как раз в это время совершился переход на новую работу^*, которая открывала перед ним широкие творческие перспективы, и его живая и кипучая натура заставляла верить и надеяться, что еще немало нового будет им сказано. Но роковая болезнь положила конец всем надеждам... Он скончался, а я, его мать, восьмидесяти лет, его пережила...

^* (Он был назначен главным редактором журнала "Новости".)

Теперь мне остаются только воспоминания о нем. Воспоминания эти уносят меня к далеко ушедшим годам прошлого столетия. Чем больше я вспоминаю и думаю, тем яснее и живее становится образ крошечного кудрявого мальчика с большими черными, всегда широко открытыми, точно удивленными глазами. Душа невольно цепляется за нить воспоминаний, ищет утешения в этом светлом образе. Мне очень больно, что я никогда в своей жизни не вела записей, не раз уже я в этом себя упрекала. Так и сейчас, мне до боли хотелось бы восстановить многое из детских и юношеских лет моего сына, но придется довольствоваться теми отрывочными картинами, которые сохранила моя память, да кое-какими письмами.

Мика родился в нашем доме на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка (где теперь помещается Киевский райком КПСС).

Он родился семимесячным, недоношенным ребенком. Случилось это потому, что в этот день мне сообщили, что у моей матери рак. Я была страшно потрясена и поехала в клинику, где матери сделали операцию. В клинике я себя плохо почувствовала и едва успела доехать домой. Когда Мика родился, он казался здоровым, но на другой день у него сделалась спазма в сердце, его спешно крестили и боялись, что спазма повторится и он умрет. Но спазма больше не повторялась, и он стал постепенно поправляться. Он долго лежал в кроватке-ванночке с двойными стенками и дном, куда наливалась горячая вода, чтобы ребенок был в тепле. Я помню, как раз к нему, лежащему в этой ванночке, подошел проф. В. Ф. Снегирев, большой друг наш, и со смехом воскликнул: "Мы-то тебя похоронили, а ты вон какой лежишь и на нас смотришь!"

Действительно, мальчик мой стал расти и поправляться и впоследствии сделался огромного роста, широкоплечим, могучим человеком. Но в то время сложение и здоровье его требовало неустанного внимания и ухода. Приходилось ежегодно ездить с ним на море осенью. Летом мы жили в глуши Тверской губернии, в верховьях Волги. Дача стояла на самом берегу реки, окруженная бесконечным сосновым лесом, полным земляники, брусники и грибов.

К четырем годам он вырос, очень окреп и развился. Он очень хорошо и громко говорил по-русски и по-английски. Английский язык он легко освоил, так как у него была очень милая, интеллигентная няня-англичанка мисс Маквити. Английский язык отозвался только на его произношении буквы "р"; он сильно грассировал, от чего, впрочем, впоследствии совершенно избавился, занимаясь дикцией.

Помню, что он как-то рассматривал у меня на столе книгу по астрономии; его очень привлекли картинки солнца и планет, и он с моих слов запомнил названия планет и очень любил их повторять. Громко и ясно, сильно грассируя на "р", произносил он их в порядке: Нептун, Уран, Юпитер, Сатурн, Меркурий, Венера, Марс, Земля. При этом он не обращал никакого внимания, ему было все равно, слушают ли его, ему просто нравилось громко произносить эти слова. Часто, сидя у стола на своем высоком креслице, он долго молчит, что-то думает сам с собой, что всегда было его отличительной чертой; кругом шумят, говорят, а он начинает: "Нептун, Уран, Юпитер" и т. д. - громко, громко! Также у меня была книжка священной истории, Ветхого завета с рисунками Доре, которую он очень любил. Он очень пожалел дьявола, которого бог изгнал из рая, и задумал за него молиться. И действительно, на ночь, молясь за маму, папу, прибавлял "помилуй дьявола".

Около пяти лет он стал сам с большим усилием стараться читать и писать. У его постельки висел календарь с картинками из кондитерской Яни. Яни и Янула Панайот была восточная кондитерская на Арбате, которую все дети очень любили. Он как-то хворал гриппом, лежал долго в постели, взял карандаш и стал списывать печатными буквами с этого календаря: "Яни и Янула Панайот". Громко говорил буквы и писал ужасные каракули, но все-таки этим положил начало своей грамотности.

В это же время В. А. Серов писал Микин портрет, на котором он сидит как живой. Этот портрет передает не только Мику того времени; в нем Серов схватил основную черту его натуры, его необыкновенную живость, и оттого все находили этот портрет очень похожим и на взрослого Михаила.

Когда Мике минуло семь лет, мы поехали на целый год в Швейцарию, на Женевское озеро. Этот год, проведенный на таком чистом воздухе, среди чудной природы, принес огромную пользу моему мальчику. Он очень вырос и окреп. Много бегал, играл и совершал с нами большие прогулки в горы пешком и верхом. Там, по вечерам, Мика часто нас всех - меня, свою няню и гувернантку - усаживал в ряд на стулья, сам становился перед нами и читал нам "лекции о народе леперкальцах", очень громко и торжественно, как он любил говорить. Он сообщал, что Леперкалия - страна на Севере, состояла из сорока пяти островов с главным городом Боца. Потом рассказывал о войнах леперкальцев с другими народами, пересыпая все очень замысловатыми именами и названиями, им самим, конечно, придуманными. Зимой в Москве, до нашего отъезда в Швейцарию, у нас дома молодежь играла шекспировского "Юлия Цезаря". Там упоминается праздник Леперкалий. Мика слышал это слово, и оно ему, очевидно, понравилось и запомнилось. У меня сохранились записи с Микиных слов о Леперкалии. Такова была его первая мимолетная встреча с Шекспиром. Кроме того, Мика сочинил в Швейцарии драму "Братья-враги". Он ее играл с другими детьми, в костюмах, с декорациями. Сюжет очень драматичный и сложный по чувствам, с убийством, также, вероятно, навеянный "Юлием Цезарем".

В это же время у Мики был какой-то воображаемый Зёрнов, который в действительности не существовал, но с которым Мика как-то и где-то будто бы встречался. Очень часто Мика, сидя за завтраком или за обедом, серьезно объявлял: "Я сейчас видел Зёрнова, и он мне сказал..." Тогда кругом поднимался крик всех сидящих за столом: "Неправда, неправда, никакого Зёрнова - нет, ты выдумываешь". Мика как-то смущенно замолкал, но на другой день опять объявлял о том же.

После годичного пребывания в Швейцарии Мика начал регулярно учиться дома. Увлечения его за эти годы сначала сосредоточивались на аквариуме с живородящими рыбками и на его двух собачках "фоксиках", с которыми он много возился у себя в комнате, а позднее на увлечении спортом, теннисом и легкой атлетикой. Летом Мика на даче у нас в Калужской губернии даже устраивал олимпиады, на которые собиралось много молодежи. Позднее, когда Мика был в последних двух классах гимназии, у нас образовался кружок молодежи: "Кружок любителей искусства" - КЛИ, - тогда уже начинали появляться такие сокращения слов. В КЛИ было три секции: литературная, музыкальная и художественная. Мика в то время очень увлекался русской литературой и читал в КЛИ рефераты о Мельникове-Печерском и о Тургеневе. Главным его увлечением в то время был Мельников, он даже ездил с одним своим товарищем к А. П. Мельникову, сыну писателя, в Нижний Новгород и затем в Нижегородскую губернию на озеро Светлояр, где в ночь с 23 на 24 июня, под Ивана Купала, когда, по преданию, цветет папоротник, собирались богомольцы со всех концов нашей страны, спорили о вере и молились Невидимому граду Китежу. Впечатления, полученные им в эту поездку, были очень сильны. Он сделал много записей, много прочел книг и набросал очерк "Образы старообрядческой Руси". В этой работе уже сказались его прирожденная способность и интерес к научной работе. Вообще история Древней Руси и особенно старообрядчества его настолько привлекала, что он долгое время думал посвятить свою жизнь изучению этой эпохи и расстался с этой мыслью не без труда^*. Этому способствовало другое очень большое его увлечение - его любовь к театру, которая и вытеснила понемногу и окончательно мысль об изучении древней и старообрядческой Руси. После революции под Москвой, в Черкизове, около Тарасовки, образовался театральный техникум, куда собрался кружок очень талантливых молодых преподавателей и большое количество учащейся молодежи. Мика начал там преподавать. Работа велась по методу импровизации. Мика стал сам сочинять импровизации и пьесы по образцу итальянской комедии масок. Все эти работы он систематизировал и написал целый курс о Commedia dell'arte, который читал в Черкизове и в Москве в различных студиях.

^* (Родоначальник всей семьи Морозовых был Савва Васильевич Морозов, жил при Александре I. Он и вся его семья были старообрядцами различных толков. Но потомки его сына Абрама Саввича перешли в православие, так как сын последнего Абрам Абрамович женился на православной В. А. Хлудовой и сам принял православную веру. Это были дед и бабка Мики, который вырос в православной семье.)

Мне хочется также упомянуть, что Мика очень любил французский язык и французскую поэзию и особенно Мольера, которым очень увлекался. Также он некоторое время с удовольствием учился музыке, играя на фортепьяно. У него был хороший слух и очень гибкая рука, он играл очень музыкально. Как сейчас помню и как будто слышу звуки вальсов Шуберта и отрывки из "Дон-Жуана" Моцарта, которые Мика любил играть. Шуберт был его любимым композитором. К сожалению, он скоро эти занятия бросил.

Одновременно он целый ряд лет вел литературную работу. Он писал много рассказов, стихов и пьес. Во время своей работы над театром он написал небольшую пьесу из японской жизни "О-Тао", которую напечатали и сыграли. Он сам играл в ней главную роль. К этому времени благодаря его углубленным занятиям английским языком он систематически занялся преподаванием этого языка. Любовь и знание театра естественно привели его к изучению творчества Шекспира.

На этом я останавливаюсь, так как тут начинается самостоятельная научная работа моего сына. Я хочу только отметить, что Мика как театровед уже в молодые годы не был узким шекспироведом. Обладая широким кругозором, он также проявлял живой интерес к русскому театру, в частности к его истории и к творчеству выдающихся мастеров русской сцены.

В моем кратком очерке детских и юношеских лет моего сына мне хотелось выразить то, что меня всегда удивляло: насколько рано в нем обозначился весь его облик и даже его способности. Особенно характерной чертой его всегда была одержимость той мыслью, которая в данное время его захватывала. Однако это сочеталось в нем с исключительным упорством в работе над предметом увлечения. Ко всему, что было вне этого, он был невнимателен и даже рассеян. Всю жизнь помню его сидящим за письменным столом и пишущим. Меня всегда трогало его отношение к работе. Он любил свою работу, был буквально тружеником, который не жалел своих сил. В работе он был строг, добросовестен, никогда не работал поверхностно, а всегда вкладывал всю свою душу и знания. Память у него была очень большая.

Что касается практической жизни, то он в ней часто терялся и бывал даже беспомощен. В жизни, во всех своих привычках и в обстановке, он был до крайности прост и скромен. Он любил жизнь, был очень веселый и живой собеседник, умел талантливо подражать и изображать тех, о ком рассказывал. С большой легкостью и грацией в движениях он импровизировал балетные танцы, несмотря на свою большую и грузную фигуру, чем забавлял и смешил нас. Он очень любил и хорошо читал стихи. Особенно любил он читать лекции и умел зажигать и увлекать слушателей. У молодежи он имел большой успех.

Таким я помню Мику. Мне хотелось бы думать, что таким будут вспоминать его те, кто встречался с ним в жизни и в работе.

М. К. Морозова