XI. "Укрощение строптивой"

Приблизительно в 1590 году на лондонской сцене была поставлена пьеса под заглавием "Укрощение одной строптивой" (автор пьесы неизвестен). Здесь описывалось укрощение мужем строптивой жены - сюжет, очень популярный еще в средние века. Мы уже упоминали о следующем эпизоде из одной английской мистерии XV века: Ной, предупрежденный ангелом о предстоящем потопе, строит ковчег. И вот ковчег готов, потемнело небо, зашумели воды. Но жена Ноя занята болтовней с кумушками и о ковчеге и слышать не хочет. Уговоры мужа на нее не действуют. Тогда Ной берет палку и бьет строптивую жену. И та, став милой и послушной, покорно входит в ковчег. Пьеса "Укрощение одной строптивой" во многом напоминает свой примитивный прототип. Эту грубоватую пьесу с успехом играла на лондонских подмостках актерская труппа, носившая название "Слуги графа Пембрука". Сюжет должен был нравиться не только людям старинного средневекового склада, но и пуританам, которые также проповедовали слепую покорность женщины: "Жена да убоится своего мужа".

"Слуги Лорда-Камергера", естественно, заинтересовались пьесой, и Шекспир взялся за ее обработку. Обрабатывая ее, он в корне ее изменил: в старые мехи налил новое вино.

Далеко не сразу удалось комментаторам и исполнителям "Укрощения строптивой" обнаружить это новое шекспировское содержание. Мы ничего не знаем о том, как исполнялась эта комедия на сцене эпохи Шекспира. Но на английской сцене XVIII века она исполнялась как примитивный фарс, причем обычно ее ставили в переделках. Духом фарса целиком проникнута, например, переделка Гаррика (1754). С этой переделкой связан следующий характерный эпизод. Исполнитель роли Петруччо актер Вудворт ненавидел исполнительницу Катарины актрису Клайв. Во время спектакля он так увлекся "укрощением", что повалил Катарину на пол и вонзил ей в руку вилку. Этот эпизод красноречиво говорит о том, как понималось в ту эпоху "укрощение".

В XIX веке на европейской сцене сложился "традиционный" образ Петруччо - грубоватого солдафона с большой бородой, загорелым лицом, длинными волосами, размахивающего огромным хлыстом - атрибутом дрессировщика. Этот дрессировщик и по сей день разгуливает по сценам английских и американских театров.

Решительный шаг к пересмотру всей концепции в целом был сделан замечательными русскими актерами Г. Н. Федотовой (1846-1925) и А. П. Ленским (1847-1908). В исполнении Ленского, по словам современников, Петруччо, скорее, не укрощает Катарину грубым насилием, а усмиряет ее любовью. Чтобы подготовить такое усмирение, Федотова сразу же показала, что "Катарина, в сущности, девушка вовсе не злая, а только озлобленная"^*. Катарина в исполнении Федотовой задыхалась в душной атмосфере, царящей в доме Баптисты. Ее "строптивость" была выражением протеста. Эту трактовку, уводящую пьесу Шекспира из плана фарса в план большой реалистической комедии, продолжил и развил советский театр в постановках А. Д. Попова^** (Московский театр Красной Армии^***, 1939), Ю. А. Завадского (Ростов, Театр имени Горького, 1939) и М. В. Корабельника (Горький, Театр имени Горького, 1944). Эти постановки во многом позволили лучше понять раннюю комедию Шекспира, глубже раскрыть ее содержание и увидеть в ней действительно то, что написано в шекспировском тексте.

^* (См.: Мастера театра в образах Шекспира. М.-Л., ВТО, 1939, с. 120-123.)

^** (См.: "Укрощение строптивой" в Центральном театре Красной Армии". М., ВТО, 1940.)

^*** (С 1951 г. - Центральный театр Советской Армии.)

Шекспировская Катарина - сильная и страстная натура. Ее строптивость действительно принимает вид необузданный и неистовый: она сущий черт в юбке. Недаром "Катариной проклятой" зовут ее в околодке. Но вместе с тем строптивость не является ее природной чертой: это, так сказать, ее настроение, ее "юмор", как говорили в эпоху Шекспира. И вот Петруччо, поняв натуру Катарины, устраивает пародию на ее "юмор": "Он побеждает ее ее же собственным юмором", как говорит о Петруччо один из его слуг, Питер. Петруччо "разыгрывает" Катарину, и в этом "розыгрыше" принимают участие все его слуги, начиная с умного карлика Грумио. И, увидав саму себя в карикатурном зеркале, Катарина отказывается от своего "юмора", от своей строптивости и в конце комедии произносит монолог, в котором заявляет, что жены должны повиноваться мужьям и служить им. Следует ли отсюда, что Шекспир разделял взгляды, выраженные в этом монологе? Не в этом здесь дело. Ведь этот монолог произносит Катарина, а не Шекспир. Дело здесь в том, что сильная и страстная натура, неистовая строптивица, оказалась в конце концов очень мягким и покладистым человеком. Вот сестра ее Бьянка - прямая ей противоположность. С виду она - сущий ангел. Но не успела она выйти замуж, как при всех называет мужа дураком. Она-то и есть настоящая строптивица. Одним словом, используя типичную для Шекспира терминологию, "одежда" не соответствует "природе".

Эта тема в будущем нашла у Шекспира свое углубление и развитие. Мы найдем ее и в трагедиях. Под внешностью черного Отелло бьется благородное сердце, а под приветливой внешностью "честного" Яго скрывается черное предательство. Разве не та же тема слышится и в "Короле Лире"? Старый король как бы закутан в "одежду" ложного мировоззрения. Но в ночной степи он срывает с себя одежды - типичная для Шекспира символика - и видит неприкрытую правду действительности, страшное лицо жестокой эпохи. Гамлет не случайно так скромно одет среди блестящей толпы придворных. Он отрицает все внешнее, показное, все, что только кажется, но чего на самом деле не существует. Когда королева спрашивает его, почему смерть отца кажется ему столь "необычайной", Гамлет горячо возражает: "Кажется, госпожа? Нет, есть. Мне кажется неведомо".

Но вернемся к "Укрощению строптивой". Петруччо является на свою свадьбу не в пышной одежде - снова типичная для Шекспира символика: "Она (Катарина) выходит замуж за меня, а не за мою одежду", - говорит он. В другой сцене Петруччо говорит о том, что угорь полезнее ядовитой змеи, хотя у змеи и красивая пестрая кожа; жаворонок лучше поет, чем сойка, хотя у сойки и красивые перья. И Шекспир, срывая внешние покровы, показывает нам подлинную сущность человека. Он действительно великий разоблачитель.

Итак, даже эта ранняя комедия Шекспира заставляет нас вдуматься в нее и обнаруживает более глубокое содержание, чем это может показаться на первый взгляд.

В "Укрощении строптивой" все очень театрально. Здесь действие является "спектаклем в спектакле". Его разыгрывают приезжие актеры перед медником Слаем, которого переодели во время его пьяного сна в богатые одежды и убедили в том, что он знатный вельможа. Шекспироведы много бились над вопросом, куда же в конце концов делся Слай: ведь его реплики встречаются только в начале комедии, а затем он исчезает бесследно. Всего вероятней, что Слай все время присутствует на спектакле и от времени до времени вставляет свои замечания, но Шекспир не написал этих замечаний, предоставив в данном случае полную свободу импровизации актера. Слай, поверивший, что он действительно знатный вельможа, невольно лицедействует. Полусознательно лицедействует и скромная, с виду тихая, но хитрая Бьянка. Сама строптивость Катарины является своего рода лицедейством. Лицедействуют Люченцио и Гортензио, переодевшиеся учителями, Транио, переодевшийся в одежду своего господина Люченцио, педант, назвавшийся Венченцио - отцом Люченцио... И лишь Катарина и Петруччо, полюбив друг друга, как бы выходят из этого лицедействующего мира и обретают подлинную свою природу^*.

^* (В этом - центральный мотив упомянутой постановки Ю. А. Завадского.)

"Укрощение строптивой" овеяно той театральностью, которая отчасти напоминает итальянскую "Комедию масок". Да и некоторые образы пьесы напоминают персонажи последней: ловкий слуга Транио - хитрого Бригеллу, молодящийся старик Гремио - венецианского Панталоне. Это не случайно. Актеры итальянской "Комедии масок" приезжали в Лондон со своими веселыми спектаклями, и Шекспир, вероятно, видел их. Но вместе с тем мы здесь, как всегда у Шекспира, под чужеземными именами узнаем Англию той эпохи. Спокойный, размеренный, скуповатый быт, царствующий в доме богатого горожанина Баптисты: молодой дворянин Петруччо, побывавший за морем; его запущенный родовой замок, где масса полуголодных слуг в дырявых башмаках и рваных одеждах греется в холодный, сырой вечер у пылающего камина; молодой человек, приехавший в университетский город и вырвавшийся на волю из тихого родного города, прославленного "важностью горожан", иными словами - из скучного пуританского захолустья; ужас старого Винченцио при виде роскошной одежды Транио: "Ах, бессмертные боги! Ах, мошенник! Шелковый камзол! Бархатные штаны!.. Я разорен! Я разорен! Я дома бережно веду хозяйство, а сын мой и его слуга все до полушки тратят в университете!" - во всем этом мы узнаем живые наблюдения над той действительностью, которая окружала Шекспира и из которой прежде всего брал он "плоть и кровь" своих произведений.