Безумие Гамлета

Мы расстались с героем, когда он принял на себя задачу мести, принял как тяжкий, но священный долг.

Следующее, что мы о нем узнаем, это - его безумие. Офелия врывается к отцу, чтобы рассказать о странном посещении принца:

 Когда я шила, сидя у себя, 
 Принц Гамлет в незастегнутом камзоле, 
 Без шляпы, в неподвязанных чулках, 
 Испачканных, спадающих до пяток, 
 Стуча коленями, бледней сорочки 
 И с видом до того плачевным, словно 
 Он был из ада выпущен на волю 
 Вещать об ужасах, - зашел ко мне... 
 Он взял меня за кисть и крепко сжал: 
 Потом, отпрянув на длину руки, 
 Другую руку так поднял к бровям, 
 Стал пристально смотреть в лицо мне, словно 
 Его рисуя. Долго так стоял он; 
 И наконец, слегка тряхнув мне руку 
 И трижды головой кивнув вот так, 
 Он издал вздох столь скорбный и глубокий, 
 Как если бы вся грудь его разбилась 
 И гасла жизнь; он отпустил меня; 
 И, глядя на меня через плечо, 
 Казалось, путь свой находил без глаз, 
 Затем, что вышел в дверь без их подмоги, 
 Стремя их свет все время на меня. 

                        II, 1, 77-84, 87-100 

Полоний, которого давно тревожили отношения дочери с принцем, сразу высказывает предположение: "Безумен от любви к тебе?" Дослушав ее рассказ, он утверждается в своей догадке:

 Здесь точно исступление любви, 
 Которая себя ж убийством губит 
 И клонит волю к пагубным поступкам, 
 Как и любая страсть под небесами, 
 Бушующая в естестве. 

                       II, 1, 102-106

Более того, Полоний видит в этом последствие своего запрета Офелии встречаться с принцем: "Мне жаль, что ты была с ним эти дни сурова" (II, 1, 106-107).

Так возникает версия о том, что принц сошел с ума. В самом ли деле Гамлет лишился рассудка?

Вопрос занял в шекспироведении значительное место. Естественно было предположить, что несчастья, обрушившиеся на молодого человека, вызвали помешательство. Нужно сразу же сказать, что этого не было на самом деле. Сумасшествие Гамлета мнимое.

Вспомним его слова, обращенные к приятелям после встречи с Призраком:

 Клянитесь снова - бог да вам поможет, - 
 Как странно бы себя я ни повел, 
 Затем, что я сочту, быть может, нужным 
 В причуды облекаться иногда,- 
 Что вы не станете, со мною встретясь, 
 Ни скрещивать так руки, ни кивать, 
 Ни говорить двусмысленные речи, 
 Как: "Мы-то знаем", иль: "Когда б могли мы"... 

                     I, 5, 177-184 

Из этих слов со всей ясностью следует, что безумие Гамлета - маска, которую он надевает на себя. Единственное, что надо сказать о последней сцене первого акта, это то, что психологически трудно объяснить, как мог Гамлет так скоро после встречи с Призраком принять решение прикинуться безумным. Судя по дальнейшему, решение было принято обдуманно, а в ночь встречи с Призраком для этого времени не было.

Здесь мы снова сталкиваемся с одной из условностей шекспировской драматургии. В отличие от драм более позднего времени, когда зрителей ставили перед тайнами и загадками, Шекспир заранее подготавливал зрителей к тому, что произойдет. Слова Гамлета (I, 5) служат именно такой цели. Поэтому зритель, оповещенный Шекспиром, знает, что Гамлет представляется сумасшедшим, но окружающие героя лица этого не знают.

Маску безумного Гамлет надевает не всегда. Он говорит Гильденстерну: "Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер дует с юга, я отличаю сокола от цапли" (II, 2, 374-375). Так мог бы сказать и сумасшедший, но Гамлету нужно объяснить, почему он на протяжении большей части II, 2, беседуя с Розенкраyцем и Гильденстерном, говорил вполне разумно.

Наконец, когда Гамлет объясняет Горацио, какие достоинства он в нем ценит, принц резко обрывает речь, увидев приближение короля и всей придворной камарильи:

 Они идут; мне надо быть безумным. 

                      III, 2, 90

Кажется, все ясно. Однако не скроем от читателя одно место, где Гамлет говорит о своем умопомрачении иначе. Перед тем как начать "дружеский" поединок с Лаэртом, Гамлет признает себя виновным в убийстве Полония:

 Простите, сударь, я вас оскорбил; 
 Но вы простите мне как дворянин. 
 Собравшимся известно, да и вы, 
 Наверно, слышали, как я наказан 
 Мучительным недугом. Мой поступок, 
 Задевший вашу честь, природу, чувство,- 
 Я это заявляю, - был безумьем. 
 Кто оскорбил Лаэрта? Гамлет? Нет; 
 Ведь если Гамлет разлучен с собою 
 И оскорбляет друга, сам не свой, 
 То действует не Гамлет; Гамлет чист. 
 Но кто же действует? Его безумье. 
 Раз так, он сам из тех, кто оскорблен; 
 Сам бедный Гамлет во вражде с безумьем. 

                       V, 2, 237-250

Эти слова можно принять за чистую правду - только забыв о том, что Гамлет произносит их в присутствии короля и всего двора. Пока жив Клавдий, цель Гамлета не достигнута, поэтому он продолжает играть безумного, лишь временами приходящего в сознание. Признание Гамлета - лишь тактический ход.

Не Шекспир придумал сумасшествие героя. Оно было уже в древней саге об Амлете и в ее французском пересказе у Бельфоре. Однако под пером Шекспира характер притворства Гамлета существенно изменился. В дошекспировских трактовках сюжета, принимая обличие сумасшедшего, принц стремился усыпить бдительность своего врага, и ему это удавалось. Он ждал свое го часа и тогда расправлялся с убийцей отца и его приближенными.

Гамлет Шекспира не усыпляет бдительность Клавдия, а намеренно вызывает его подозрения и тревогу. Две причины определяют такое поведение шекспировского героя. После беседы с Призраком Гамлет заверяет друзей: "Это честный дух" (I, 5, 144). И в монологе о Гекубе (II, 2), подстегивая себя действовать, принц исходит из того, что "честный дух" сказал ему правду, назвав Клавдия убийцей. Но под конец монолога мы неожиданно слышим сомнение:

         Дух, представший мне, 
 Быть может, был и дьявол; дьявол властен 
 Облечься в милый образ; и возможно, 
 Что, так как я расслаблен и печален, - 
 А над такой душой он очень мощен, - 
 Меня он в гибель вводит. Мне нужна 
 Верней опора. 

                       II, 2, 534-600

Значит, с одной стороны, Гамлет не уверен в истине слов Призрака. В этом принц обнаруживает, что ему далеко не чужды предрассудки относительно духов, еще весьма живучие в эпоху Шекспира. Но, с другой стороны, Гамлет, человек уже нового времени, хочет подтвердить и весть из потустороннего мира совершенно реальным земным доказательством. Мы еще не раз столкнемся с подобным сочетанием старого и нового, и, как будет показано дальше, оно имело глубокий смысл.

Слова Гамлета заслуживают внимания и в другом аспекте. В них содержится прямое признание угнетенного состояния героя. Сказанное теперь перекликается с печальными мыслями Гамлета, высказанными в конце второй картины первого акта, когда он помышлял о смерти.

Кардинальный вопрос, связанный с этими признаниями, заключается вот в чем: является ли Гамлет таким по натуре или его душевное состояние вызвано страшными событиями, с которыми он столкнулся? Ответ, несомненно, может быть только один. До всех известных нам событий Гамлет был цельной гармонической личностью. Но мы встречаем его уже тогда, когда эта гармония нарушена. Гете решил, что Гамлетом овладела слабость. Белинский иначе объяснил состояние Гамлета после смерти отца. То, что Гете назвал слабостью, по мнению русского критика, "есть распадение, переход из младенческой, бессознательной гармонии и самонаслаждения духа в дисгармонию и борьбу, которые суть необходимое условие для перехода в мужественную и сознательную гармонию и самонаслаждение духа. В жизни духа нет ничего противоречащего, и потому дисгармония и борьба суть вместе и ручательства за выход из них: иначе человек был бы слишком жалким существом. И чем человек Выше духом, тем ужаснее бывает его распадение, и тем торжественнее бывает его победа над своею конечностию, и тем глубже и святее его блаженство. Вот значение Гамлетовой слабости"^*.

^* (Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. II. - С. 285-286.)

Несмотря на некоторую навязчивость идеалистической терминологии, по существу концепция Белинского верно намечает три диалектические стадии духовного развития Гамлета: гармония, распад ее и восстановление.

Пока что мы наблюдаем Гамлета на второй стадии его развития, и важно правильно понять термин, употребленный Белинским. Под "распадением" он имеет в виду не нравственное разложение личности героя, а распад духовной гармонии, ранее присущей ему. Нарушилась прежняя цельность взглядов Гамлета на жизнь и действительность, какой она тогда казалась ему.

Хотя идеалы Гамлета остались прежними, но все, что он видит в жизни, противоречит им. Его душа раздваивается. Он убежден в необходимости выполнить долг мести - слишком ужасно преступление и до предела мерзок ему Клавдий. Но душа Гамлета полна печали - не прошла скорбь из-за смерти отца и горе, вызванное изменой матери. Все, что Гамлет видит, подтверждает его отношение к миру - сад, заросший сорняками, "дикое и злое в нем властвует" (I, 2, 136-137). Зная все это, удивительно ли, что мысль о самоубийстве не покидает Гамлета?

Тогда еще не существовало понятия, возникшего лишь более чем два столетия спустя, в эпоху романтизма, - мировая скорбь, но именно таким предстает взгляд Гамлета на жизнь уже в его первом большом монологе (I, 2). Впрочем, сходные настроения появились и в эпоху Шекспира, на рубеже XVI-XVII столетий. Недовольство действительностью тогда называли меланхолией. Она могла быть вызвана частными причинами или полным отвращением ко всему существующему порядку вещей. Шекспир был чуток к настроениям современников и отлично знал о том, что меланхолия получала все большее распространение. В одной из последних веселых комедий "Как вам это понравится" (1599) Шекспир уделил меланхолии значительное место. Он вывел здесь фигуру Жака-меланхолика. "Я люблю меланхолию больше, чем смех, - говорит он героине комедии Розалинде и объясняет ей: - Моя меланхолия - вовсе не меланхолия ученого, у которого это настроение не что иное, как соревнование; и не меланхолия музыканта, у которого она - вдохновение; и не придворного, у которого она - надменность; и не воина, у которого она - честолюбие; и не законоведа, у которого она - политическая хитрость; и не дамы, у которой она - жеманность; и не любовника, у которого она - все это вместе взятое; но у меня моя собственная меланхолия, составленная из многих элементов, извлекаемая из многих предметов, а в сущности - результат размышлений, вынесенных из моих странствий, погружаясь в которые я испытываю самую гумористическую грусть (IV, 1).

Шекспир создавал эту комедию в совершенно ином настроении, чем "Гамлета". Тогда Розалинда смеялась над меланхолией Жака, осуждая ее как крайность, и говорила ему, что последовательности ради он должен "презирать все хорошее, что есть в вашем отечестве, ненавидеть место своего рождения и чуть что не роптать на бога за то, что он создал вас таким, каков вы есть" (IV, 1).

Мы найдем понятие меланхолии и в "Гамлете". В монологе героя в конце второго акта он говорит: "я так расслаблен и печален". Перевод здесь неточен; в подлиннике: my weakness and my melancholy (II,2,630). Остановимся на этом слове.

Нет ничего легче, как объяснить особенности поведения Гамлета меланхолией в том смысле, в каком это слово понимается теперь, то есть унынием, задумчивой тоской, или тем, что принято в наше время называть депрессией.

Слово "меланхолия" встречается у Шекспира много раз. Иногда в смысле, близком к нашему. Но здесь оно означает полное разочарование во всех ценностях жизни, подобное умонастроению Жака. Оно у него получает неожиданное выражение: этот дворянин желает стать шутом. Надо знать особенности сословной иерархии эпохи Шекспира, чтобы понять необычность и даже противоестественность желания Жака.

Почему же у него вдруг возникает такое желание? Шуты занимали самое низкое положение в сословном обществе еще и потому, что их считали умственно ненормальными. Недаром английское слово "шут" равнозначно слову "дурак" (fool). Именно этим словом обозначает своих шутов Шекспир, давая им, впрочем, иногда имена собственные. Как известно, речь сумасшедшего неуправляема. Речи шутов, то есть дураков, приравнивались к речам безумцев. Им дозволялось говорить что угодно. Они могли даже королям высказывать порицание, и этим, как известно, и пользуется шут короля Лира.

Меланхолия Жака, его отвращение к миру требуют для своего выражения полной свободы, той, какою обладают шуты. Что бы они ни говорили, на их слова не принято обижаться. Послушаем Жака, зачем ему надо превратиться в шута:

            Буть я шутом! 
 Я жду, как чести, пестрого камзола. 
                ...Он к лицу мне: 
 Но только с тем, чтоб вырвали вы с корнем 
 Из головы засевшее в нем мненье, 
 Что я умен, и дали мне притом 
 Свободу, чтоб я мог, как вольный ветер, 
 Дуть на кого хочу - как все шуты, 
 А те, кого сильнее я царапну, 
 Пускай сильней смеются... 
 Оденьте в пестрый плащ меня! Позвольте 
 Всю правду говорить - и постепенно 
 Прочищу я желудок грязный мира, 
 Пусть лекарство он мое глотает. 

                   II, 7, 42-61

Наряд шута нужен Жаку для того, чтобы говорить правду о пороках людей. В речах Жака отражается его скептическое отношение к миру, но в комедии царит веселье и в ней добро, вопреки меланхолическим рассуждениям Жака, торжествует. Жак решает стать отшельником.

В "Как вам это понравится" Шекспир сделал моду на меланхолию предметом насмешки. Но то, что казалось сначала только модой, в начале XVII века стало действительным умонастроением части позднего елизаветинского общества. В "Гамлете" Шекспир иначе отнесся к критическому духу современников. Не только в этой пьесе, но в двух "мрачных комедиях", близких по времени написания к "Гамлету", - в "Троиле и Крессиде" (1602) и "Мере за меру" (1604) дух времени сказался с такой же силой.

Жак-меланхолик только грозился заняться чисткой пороков, Гамлет этим занимается - я чуть было не сказал "всерьез". Нет, в том-то и дело, что этому занятию принц предается как бы шутя, под личиной безумного.

Во времена Шекспира еще сохранялось унаследованное от средних веков отношение к сумасшедшим. Их причудливое поведение служило поводом для смеха. Прикидываясь безумным, Гамлет одновременно как бы надевает на себя личину шута. Это дает ему право говорить людям в лицо то, что он о них думает. Гамлет широко пользуется этой возможностью.

В Офелию он поселил смятение своим поведением. Она первая видит разительную перемену, происшедшую в нем. Полония Гамлет просто дурачит, и тот легко поддается на выдумки притворного безумца. Его Гамлет разыгрывает определенным образом. "Все время наигрывает на моей дочери,- говорит Полоний,- а вначале он меня не узнал; сказал, что я торговец рыбой..." (II, 2, 188-190). Второй мотив в "игре" Гамлета с Полонием - его борода. Как помнит читатель, на вопрос Полония о книге, в которую принц все время заглядывает, Гамлет отвечает: "этот сатирический плут говорит здесь, что у старых людей седые бороды..." и т. д. (II, 2, 198-206). Когда потом Полоний жалуется, что монолог, читаемый актером, слишком длинен, принц резко обрывает его: "Это пойдет к цирюльнику, вместе с вашей бородой..." (II, 2, 501).

С Розенкранцем и Гильденстерном Гамлет играет по-иному. С ними он ведет себя так, как если бы верил в их дружбу, хотя сразу же подозревает, что они подосланы к нему. Гамлет отвечает им откровенностью на откровенность. Его речь - одно из самых знаменательных мест пьесы.

"Последнее время - а почему, я и сам не знаю - я утратил свою веселость, забросил все привычные занятия; и, действительно, на душе у меня так тяжело, что эта прекрасная храмина, земля, кажется мне пустынным мысом; этот несравненнейший полог, воздух, видите ли, эта великолепно раскинутая твердь, эта величественная кровля, выложенная золотым огнем, - все это кажется мне не чем иным, как мутным скоплением паров. Что за мастерское создание - человек! Как благороден разумом! Как бесконечен способностью! В обличии и в движениях - как выразителен и чудесен! В действии - как сходен с ангелом! В постижении - как сходен с божеством! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что для меня эта квинтэссенция праха? Из людей меня не радует ни один, нет, также и ни одна, хотя вашей улыбкой вы как будто хотите сказать другое" (II, 2, 306-324).

Здесь мы слышим развитие тех мыслей, которыми был полон монолог во второй сцене первого акта. Только там глубокое недовольство имело конкретный адрес: мать Гамлета, заставившая его усомниться в ценностях жизни. Здесь то же умонастроение получает обобщенное выражение. Там только земная жизнь, здесь вся вселенная представляется Гамлету лишенной смысла и ценности.

Гамлет, конечно, только играет в откровенность с Розенкранцем и Гильденстерном. Он не сказал им ничего нового, по сравнению с тем, что они знали от короля и королевы. Клавдий говорил им уже о "преображенье" Гамлета; "в нём точно и внутренний и внешний человек не сходен с прежним" (II, 2, 5-7). О "не в меру изменившемся сыне" (II, 2, 36) слышали они и от Гертруды.

Речь Гамлета - его первое большое высказывание с тех пор, как он стал прикидываться безумным. Он догадывается, что Розенкранца и Гильденстерна предупредили о его сумасшествии. В его план входит убедить их, что он в самом деле рехнулся.

Как известно, настоящие безумцы уверены, что рассуждают умно. Исходя из этого, Гамлет ведет сложную игру: он, человек в полном разуме, играет роль сумасшедшего, который уверен в том, будто сохранил свой разум. Это - сложный прием, типичный для маньеризма в драме Позднего Возрождения, культивировавшей всякого рода двойственность. Она должна проявляться и во внешней манере речи принца, одновременно несерьезной и серьезной.

Розеикранц и Гильденстерн поверили в безумие Гамлета и по другой причине. Речь принца состоит из противоречий. Каждое упоминаемое им явление имеет две противоположные оценки: земля с ее красотами кажется ему пустыней, величественная кровля неба - скоплением чумных паров, человек - краса вселенной и одновременно квинтэссенция праха. С точки зрения школьной логики Розенкранца и Гильденстерна сказаннoe Гамлетом свидетельствует об утрате им рассудка, ибо правильным, по их мнению, должно быть либо одно, либо другое из определений, но не оба вместе. Хотя Гамлет разыгрывает своих приятелей по университету, он в самом деле раздираем противоречиями. Духовное равновесие Гамлета полностью нарушено. Он и издевается над подосланными к нему шпионами, и говорит правду о своем изменившемся отношении к миру. Двойственность Гамлета отражает кризис гуманизма, о чем уже шла раньше речь.

Розенкранцу и Гильденстерну не дано разгадать сложную натуру Гамлета, и они незамедлительно докладывают королю:

             Розенкранц 

 Он признается сам, что он расстроен, 
 Но чем - сказать не хочет ни за что. 

            Гильденстерн 

 Расспрашивать себя он не дает 
 И с хитростью безумства ускользает, 
 Чуть мы хотим склонить его к признанью 
 О нем самом. 

                          III, 1, 5-10

Но приятели-студенты невнимательны. Будь у них слух более чуток, они придали бы больше значения словам, как бы брошенным вскользь.

О театре Гамлет рассуждает с ними вполне здраво, без тени помешательства говорит он и с актерами. Узнав о том, что труппа, некогда нравившаяся ему, прибывает в Эльсинор, Гамлет говорит: "Тот, что играет короля, будет желанным гостем; его величеству я воздам должное", буквально: "получит от меня дань" (II, 2, 333). Они могли бы обратить внимание на замечание Гамлета об отношении к Клавдию при дворе до того, как он стал королем, и после: "те, кто строил ему рожи, пока был жив мой отец, платят по двадцать, сорок, пятьдесят и сто дукатов за его портрет в миниатюре. Черт возьми, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла доискаться" (II, 2, 381-385).

Розенкранц и Гильденстерн приписали любви принца к театру выбор монолога, который он просит прочитать ему и сам напоминает начало. Речь, вдруг понадобившаяся Гамлету, входит в старинную трагедию, полную кровавых ужасов и жестокостей. В ней греческий царь-воитель, ворвавшись в Трою, одурманенный кровью, разит свои жертвы без разбора, пока не находит главного врага - троянского царя Приама. Старец не выдержал столкновения с гневным Пирром и упал. Пирр занес над ним свой меч, но вдруг остановился. Этот кусок читает уже не Гамлет, а Первый актер. Вслушаемся в монолог:

 Так Пирр стоял, как изверг на картине, 
 И, словно чуждый воле и свершенью, 
 Бездействовал. 
 Но как мы часто видим пред грозой - 
 Молчанье в небе, тучи недвижимы, 
 Безгласны ветры, и земля внизу 
 Тиха, как смерть, и вдруг ужасным громом 
 Разорван воздух; так, помедлив, Пирра 
 Проснувшаяся месть влечет к делам; 
 И никогда не падали, куя, 
 На броню Марса молоты Циклопов 
 Так яростно, как Пирров меч кровавый 
 Пал на Приама. 

                       II, 2, 499-514

Конечно, Розенкранц и Гильденстерн, не знавшие ничего о тайне смерти прежнего короля, и догадаться не могли, что мысли Гамлета заняты задачей мести. Не знали они и того, что пркнц корил себя за медлительность. Но для внимательного зрителя, а тем более читателя становится ясным, что выбор именно этого монолога не случаен. Мы будем недалеки от истины, если предположим, что Гамлету хочется видеть себя таким мстителем, который медлит, но тем сильнее будет удар, когда он наконец нанесет его с такой же неумолимостью.

И еще одно место в монологе из старой пьесы важно для Гамлета - то, что говорится в нем о жене Приама Гекубе. Эта часть речи начинается словами: "Но кто бы видел жалкую царицу..."

Гамлет повторяет за актером: "Жалкую царицу?" (II, 2, 525-526).

Актер дальше повествует о горе Гекубы, видящей, как убивают ее мужа. Вопль, исторгшийся у ней, даже

 Огни очей небесных увлажнил бы 
 И возмутил богов. 

                  II, 2, 540-541

Гекуба - пример верной жены. Даже актер проникся ее горем, и у него появились слезы на глазах. Гертруда - не Гекуба.

Теперь мы, читатели и зрители, понимаем, почему именно этот монолог захотелось вновь послушать Гамлету. Но Розенкранц и Гильденстерн, как и присутствующий при чтении актера Полоний, не могут знать, что кроется за причудами и желаниями принца.

Отослав всех, Гамлет вновь укоряет себя за бездействие. Обратим внимание на то, что на первом месте для него Гекуба, образ верной жены. Ее горем проникся даже актер "в воображенье, в вымышленной страсти" (II, 2, 578):

 Из-за Гекубы! Что ему Гекуба, 
 Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать? 

                    II, 2, 585-586

А после этого - укор себе за то, что он не мстит -

 За короля, чья жизнь и достоянье 
 Так гнусно сгублены. 

                    II, 2, 596-597

Мы знаем, однако, что у Гамлета были сомнения, насколько можно верить Призраку. Ему необходимо такое доказательство вины Клавдия, которое было бы по-земному достоверным. Он решает воспользоваться приездом труппы для того, чтобы показать королю пьесу, в которой будет представлено точно такое злодейство, какое совершил он: "зрелище - петля,//Чтоб заарканить совесть короля" (II, 2, 633-634).

Вероятно, план этот возник тогда, когда Первый актер так взволнованно читал монолог о Пирре и Гекубе. Отсылая от себя актеров, Гамлет заказывает главе труппы представление пьесы "Убийство Гонзаго" и просит включить в нее шестнадцать строк, написанных им самим.

Так возникает замысел Гамлета проверить истину слов Призрака. Необходимо ли это? У нас, читателей и зрителей, давно уже нет сомнений в вине Клавдия. Поэтому многим кажется, что эта отсрочка прямого действия, то есть расправы с Клавдием, - еще одно доказательство слабости Гамлета, его нежелания действовать. Иначе говоря, Гамлета подозревают в том, что его слова и поступки резко расходятся. Но думать так - значит не понимать законов шекспировской драматургии.

Монологи героев у Шекспира всегда правдивы. Как уже отмечалось, монолог есть форма прямого общения героя со зрителями. С ними он откровенен. Впрочем, и злодеи, когда они наедине с публикой, выкладывают свои замыслы, тоже откровенны по-своему. Таким речам надо верить. Если действующее лицо у Шекспира лицемерит, оно тоже найдет возможность (Шекспир предоставит ему ее) признаться зрителям в своем лицемерии, как это делает, например, Анджело в комедии "Мера за меру" (II, 4, 1-17).

Гамлет не полагается ни на свою интуицию, ни на голос из потустороннего мира, ему необходимо доказательство, удовлетворяющее требованиям разума. Недаром в большой речи, выражающей взгляд Гамлета на вселенную и человека (о ней сказано выше), Гамлет ставит разум на первое место, когда восклицает: "Что за мастерское создание - человек! Как благороден разумом!" (II, 2, 315-316). Только посредством этой высшей способности человека и намерен Гамлет осудить ненавистного ему Клавдия.