Глава 11. На пороге бессмертия [1964 Аникст А.А.

Итак, Шекспир оставил шумный Лондон и суетливую жизнь в театре, чтобы вернуться в родной город.

Он подготовил для себя это возвращение в Стратфорд. Годами он сколачивал состояние, приобретал движимое и недвижимое имущество, обставил просторный дом. При доме было два больших сада, где в летнее время приятно было сидеть в тени деревьев.

Покидая Лондон и поселяясь в маленьком провинциальном городке, Шекспир поступал так, как советовал его любимый Монтень. "Наступил час, когда нам следует расстаться с обществом, так как нам больше нечего предложить ему. И кто не может ссужать, тот не должен брать и взаймы. Мы теряем силы; соберем же их и прибережем для себя... Сократ говорил, что юношам подобает учиться, взрослым - упражняться в добрых делах, старикам отстраняться от всяких дел, как гражданских, так и военных, и жить по своему усмотрению без каких-либо определенных обязанностей"^*.

^* (Монтень, Опыты. Перевод А. Бобовича, изд. АН СССР, М., 1954, т. 1, стр. 309.)

Так и стал теперь жить Шекспир - без определенных обязанностей.

В Стратфорде были его семья и земляки, с которыми он был связан многолетней дружбой.

В 1613 году его жене Энн Шекспир исполнилось пятьдесят семь лет. Ему было сорок девять. Они стали вместе доживать свой век.

Читатель не простит, если мы ограничимся этой краткой справкой. Он хочет знать, какими были отношения супругов Шекспиров. Неужели мы так ничего не узнаем о союзе этих двух людей, длившемся тридцать четыре года?

Не стану делать вид, будто в отличие от читателя мне это безразлично. Что же сказать по этому поводу?

Мне представляется, что Шекспир мог, перечитывая Монтеня, этого бесконечно мудрого и потрясающе человечного писателя, увидеть страницу, которая привлекла его внимание: "Удачный брак, если он вообще существует, отвергает любовь и все ей сопутствующее; он старается возместить ее дружбой. Это не что иное, как приятное совместное проживание жизни, полное устойчивости, доверия и бесконечного множества весьма осязательных взаимных услуг и обязанностей. Ни одна женщина, которой брак пришелся по вкусу,- Монтень здесь останавливается, чтобы процитировать Катулла: - "...которую брачный союз соединил с любимым", не пожелала бы поменяться местами с любовницей или подругою своего мужа. Если он привязан к ней, как к жене, то чувство это и гораздо почетнее и гораздо прочнее. Когда ему случается пылать и настойчиво увиваться возле какой-нибудь другой женщины, пусть тогда его спросят, предпочел бы он, чтобы позор пал на его жену или же на любовницу, чье несчастье опечалило бы его сильнее, кому он больше желает высокого положения; ответы, если его брак покоится на здоровой основе, не вызывают ни малейших сомнений"^*.

У нас тоже это не может вызывать сомнений. Смуглой даме досталось от Шекспира несколько десятков строк стихов, в которых мы видим, как она заставила его "пылать и увиваться вокруг нее". Энн Шекспир получила дом, два амбара, сады, десятинные земли, полные кладовые солода, платья, посуду, мебель - словом, тот достаток, который заставлял всех стратфордских горожанок низко кланяться ей, когда она проходила по улицам. Она растила и воспитывала дочерей и устраивала уют, которым муж пользовался, когда наезжал в Стратфорд. Она создала ему тот дом, в котором он решил жить, уйдя от работы в театре.

Энн Шекспир прожила с мужем четверть века, всю его нелегкую трудовую жизнь. Смуглянка доставила Шекспиру несколько мгновений радости и несколько лет страданий. Живые, они не были вместе, но в веках их краткий и мучительный для него союз стал бессмертным...

Из двух дочерей старшая, Сьюзен, как уже рассказано, еще в 1607 году вышла за доктора Холла и переселилась к нему.

Младшая дочь Шекспира, Джудит, оставалась в родительском доме. Если Сьюзен была грамотной и, вероятно, даже образованной женщиной, то младшая, Джудит, по-видимому, совсем не умела писать. Едва ли, однако, это было причиной того, что она засиделась в девушках. Как бы то ни было, она жила в доме своего отца почти до его смерти.

В доме на Хенли-стрит, где протекли детские и юношеские годы Шекспира, жила его сестра Джоан со своим мужем шляпочником Уильямом Хартом и тремя сыновьями: Уильямом, Томасом и Майклом^*. В 1613 году племянникам Шекспира было, соответственно, тринадцать, восемь и пять лет.

^* (Эта ветвь семьи оказалась самой живучей. Потомство, происшедшее от Джоан, существует и в наши дни. Род самого Шекспира, шедший по женской линии от его дочерей, прекратился еще в XVIII веке.)

Помимо родни, близким человеком к Шекспиру был юрист Томас Грин, обучавшийся некогда в Лондоне, где, возможно, он впервые познакомился с Шекспиром. С 1600 года он жил в Стратфорде и вел дела местной корпорации, избиравшей его на должности, где требовалось знание законов. С 1610 года он был городским клерком. Томас Грин долгое время жил в доме Шекспира, когда сам Шекспир находился в Лондоне. Близкая связь с семьей Шекспира была им воспринята, как право считать себя дальним родственником. В своих дневниках и письмах Томас Грин нередко употребляет выражение: "мой кузен Шекспир".

Среди стратфордских обитателей были также Гамнет Садлер и его жена Джудит, в честь которых была названа двойня, родившаяся у Шекспиров в 1585 году. Гамнет Садлер ответил своему старому другу тем, что одного из своих многочисленных детей он, в свою очередь, назвал Уильямом. Гамнет Садлер был одним из двух свидетелей, скреплявших завещание Шекспира. Шекспир завещал ему небольшую сумму денег на приобретение памятного кольца.

Последняя страница завещания Шекспира

Вторым свидетелем наряду с Гамнетом Садлером был стратфордский торговец шерстью Джулиус Шоу, живший по соседству с домом Шекспира. Отцы Шекспира и Шоу были связаны делами и дружбой, унаследованной сыновьями. Видимо, среди ремесленников и торговцев текстильными товарами у Шекспиров были особенно большие связи. Поэтому среди близких стратфордских друзей Шекспира мы находим еще одного представителя этой профессии, Генри Уокера, сына которого Шекспир крестил.

Давней была у Шекспира близость с богатейшей стратфордской семьей Комб. У Томаса Комба был второй по величине дом в Стратфорде, лишь немного уступавший дому Шекспира. Его брат, Джон Комб, богатый холостяк, был крупнейшим ростовщиком в Стратфорде. Ростовщический процент был велик, но Джон Комб сдирал со своих должников проценты сверх меры. Шекспир осмеял его в сатирической эпитафии, которую пустил по городу:

Но не все Комбы были такими. Сыновья Томаса Комба пользовались расположением Шекспира. Одному из них, младшему, Томасу Комбу, Шекспир завещал свою шпагу. Обычно личное оружие завещалось старшему сыну, и то обстоятельство, что Шекспир подарил шпагу молодому Томасу Комбу, было свидетельством особенно большого расположения к нему. К кругу друзей Шекспира принадлежали родственники Комбов, Томас Рейнольдс и его семья. Уильяму Рейнольдсу, сыну Томаса, Шекспир завещал деньги на приобретение памятного кольца. Такие же кольца он завещал братьям Антони и Джону Нэш. Сын Антони впоследствии женился на внучке Шекспира.

Мы видим, таким образом, что круг друзей и знакомых Шекспира в Стратфорде состоял из горожан. Возможно, что у него были и кое-какие аристократические знакомые, но, несмотря на то, что Шекспир сам имел право именоваться джентльменом, он все же явно не тяготел к дворянам, сохраняя все старые семейные связи с ремесленниками и торговцами Стратфорда.

Могут спросить: неужели автор "Гамлета" и "Короля Лира" находил для себя удовольствие в общении с такими незначащими людьми? Да, находил. Если у него и были пороки, то высокомерие не было в их числе. Владелец поместья под Бордо, известный нам французский мыслитель, которого мы уже цитировали, рассказывал о себе: "Люди, общества и дружбы которых я постоянно ищу, - это так называемые порядочные и неглупые люди; их образ настолько мне по душе, что отвращает от всех остальных. Среди наших характеров такой, в сущности говоря, наиболее редок, и это - характер, обязанный своими чертами главным образом и чаще всего природе. Для подобных людей цель общения - быть между собой на короткой ноге, посещать друг друга и делиться друг с другом своими мыслями; это - соприкосновение душ, не преследующее никаких выгод. В наших беседах любые темы для меня равно хороши; мне безразлично, насколько они глубоки и существенны; ведь в них всегда есть изящество и приятность; на всем видна печать зрелых и твердых суждений, все пропитано добросердечием, искренностью, живостью и дружелюбием. Не только в разговорах о новых законах раскрывает наш дух свою силу и красоту и не только тогда, когда речь идет о делах государей; он раскрывает те же самые качества и в непринужденных беседах на частные темы"^*.

Последние годы жизни Шекспира в Стратфорде протекали отнюдь не без событий. Правда, то были события местного значения и происшествия, касавшиеся его семьи, но, вероятно, когда Шекспир расстался с театральной работой, эти события занимали место в его интересах.

Летом 1614 года Стратфорд жестоко пострадал от пожара, уничтожившего пятьдесят четыре жилых дома, не считая других строений. Городская корпорация приняла ряд мер для сбора средств на восстановление сгоревших жилищ. Вероятно, Шекспир принял участие в судьбе земляков-погорельцев. В том же году возникло другое дело, которое уже наверняка потребовало участия Шекспира.

Документ о покупке Шекспиром дома в Лондоне 10 марта 1613 года, Документ скреплен подписями Шекспира и У. Джонсона, владельца таверны 'Сирена'

Семья Комбов, одна из самых богатых в Стратфордской округе, решила огородить участки земли, которыми пользовались многие горожане. Против этого восстал совет корпорации Стратфорда. Между Комбами и большинством стратфордских граждан возникла тяжба. "Кузен" Шекспира Томас Грин, как городской клерк и знаток законов, должен был защищать интересы горожан. Принимая во внимание положение Шекспира как одного из самых состоятельных и уважаемых горожан, стратфордская корпорация неоднократно обращалась к нему за помощью в тяжбе против Комбов. В ноябре 1614 года Шекспир по каким-то делам уехал в Лондон в сопровождении своего зятя, врача Джона Холла. Грин, который в связи с тяжбой об огораживании, тоже поехал в Лондон, встретился здесь с Шекспиром. В его дневнике под датой 17 ноября 1614 года есть такая запись: "Мой кузен Шекспир прибыл вчера в город, и я посетил его, чтобы узнать, как он себя чувствует. Он сказал мне, что они (то есть Комбы) заверили его, будто они намерены произвести огораживание не дальше Госпил Буша, а оттуда, не захватывая части лощин, выходящих на поле, до ворот в ограде Клоп- тона, включительно до участка Солсбери; а также, что они намереваются в апреле обмерить землю, и только тогда они дадут ответ, не раньше. Он и мастер Холл сказали, что, по их мнению, вообще ничего не будет сделано". Грин еще несколько раз упоминает имя Шекспира в связи с историей огораживания стратфордских земель, но из его записей трудно вывести заключение о том, какую позицию занял Шекспир. Судя по сохранившимся документальным данным, Шекспир искал компромиссного решения, так как не хотел ссориться ни с близким ему семейством Комбов, ни со стратфордской корпорацией. Во всяком случае, известно, что Шекспир сумел договориться с Комбами о том, чтобы земли, арендуемые им, не подлежали огораживанию. Несмотря на противодействия горожан, обращавшихся за поддержкой в Тайный совет короля, Комбы действовали решительно и начали проводить огораживание. Нанятые ими землекопы стали рыть канавы на огораживаемых участках. Горожане в сопровождении семейств отправились на место происшествия и засыпали вырытые межи, с бранью прогнав землекопов. В конце концов победа осталась за горожанами, которые добились от правительства запрета производить огораживание.

"Что за комиссия, создатель..."

В 1613 году старшая дочь Шекспира, состоявшая в браке с доктором Холлом, подверглась оскорблению со стороны молодого повесы Джона Лейна, который пустил слух, что она держит своего мужа под каблуком, а сама изменяет ему с одним из горожан. Слух распространился по Стратфорду. Оклеветанная дочь, наверное, прибегала к своему отцу советоваться, что предпринять для пресечения позорного слуха, который, конечно, служил предметом толков всего Стратфорда. По совету ли отца или по желанию мужа Сьюзен Холл подала на клеветника в церковный суд. Но сплетник не явился на разбор дела. Церковный суд отлучил его от церкви за дурное поведение. Репутация Сьюзен Холл была восстановлена.

В феврале 1616 года младшая дочь, Джудит, вдруг объявила о том, что она выходит замуж. Ей шел уже тридцать второй год, а ее жениху, Томасу Куини, было двадцать шесть лет. С Джудит произошло примерно то же самое, что и с ее матерью, которая, как мы помним, была на восемь лет старше своего мужа. Как и в истории женитьбы Уильяма и Энн Шекспиров, для заключения брака тоже потребовалось разрешение епископа, так как наступил сезон, когда венчания в церквах временно прекращались. Разрешения не последовало, но тем не менее Томас и Джудит обвенчались. В связи с этим дочь Шекспира даже была вызвана в церковный суд для дачи объяснений по поводу своего поведения, но она не явилась. Тогда она подверглась отлучению от церкви. Отлучение было датировано 12 марта 1616 года, то есть за полтора месяца до смерти Шекспира. Вероятно, треволнения, связанные с неожиданным браком младшей дочери, оказали влияние на Шекспира, который в это время был болен.

Во всяком случае, Джудит добавила отцу хлопот своим неожиданным браком, о чем можно судить по завещанию Шекспира. Его первоначальный текст был составлен, исходя из того, что Джудит является незамужней. В завещании обусловливались ее наследственные права, а также приданое, которое ей надлежало бы получить, когда она выйдет замуж. В окончательном варианте видны поправки, сделанные после того, как Джудит вышла за Томаса Куини.

Занятый своими стратфордскими делами, Шекспир мог вспомнить, что писал Монтень в своем опыте "Об уединении": "Часто (люди) думают, будто отдалились от дел, а оказывается, что только сменили одно на другое. Не меньше мучения управлять своей семьей, чем государством"^*.

Я так часто прибегаю к помощи Монтеня, потому что не хочу фантазировать, как это делают обыкновенно другие биографы Шекспира. Монтень по крайней мере был человеком той же эпохи. Он жил несколько раньше Шекспира - родился за тридцать один год до него и умер в 1592 году, пятидесяти девяти лет. Шекспир в это время делал первые шаги на драматургическом поприще. Он вступал в свою пору "бури и натиска", когда Монтень отошел навеки. Уже в расцвете творчества Шекспир впервые познакомился с Монтенем и был поражен глубиной его мысли. Я не верю, что, раз познакомившись с "Опытами" Монтеня, можно позабыть их. Они становятся книгой - спутником жизни. Особенно в поздние годы. Лев Толстой в последние годы любил читать старинные мудрые книги. Среди них были "Опыты" Монтеня, из которых он извлек немало афоризмов для своих сборников нравоучительных изречений.

Естественно предположить, что "Опыты" были одной из тех книг, которые Шекспир читал на досуге.

Какие еще удовольствия могли у него быть в Стратфорде? Общаться с друзьями, наблюдать, как растет молодое поколение - племянники и внучка, прогулки вдоль тихих берегов плавного Эйвона...

Может быть, он писал что-то. Среди оставленного им имущества был сундук с бумагами. Какие в нем были бумаги, осталось неизвестным. Никто из понимающих людей не заглянул в этот сундук. Зять Шекспира, доктор Холл, был человеком пуританских наклонностей и, следовательно, не любил театр. Ни он, ни его жена не сделали ничего, чтобы издать после смерти Шекспира его пьесы. Сундук переходил в семье Холл из одного поколения в другое, пока в середине XVIII века не исчез вместе с последними представителями этого рода.

Последняя встреча с собратьями по перу

Недалеко от Стратфорда в имении Генри Рейнсфорда часто и подолгу жил поэт Майкл Дрейтон, один из постоянных участников встреч в таверне "Сирена". Бывая здесь, он, конечно, не забывал навестить Шекспира, когда тот напоследок прочно обосновался в Стратфорде.

Поэт и драматург Майкл Дрейтон

Однажды в марте 1616 года Шекспиру выпало редкое удовольствие принимать в своем доме Дрейтона и Бена Джонсона.

Встреча, наверное, началась с печальной новости, которую мог привезти из Лондона Бен Джонсон: 6 марта этого года скончался Франсис Бомонт. Он умер тридцати семи лет.

Драматург Франсис Бомонт

Что думали при этом Шекспир и Дрейтон, которым было за пятьдесят, нетрудно догадаться. Джонсон мог вспомнить, что совсем недавно Бомонт прислал ему дружеское послание, в котором описывал их встречи в "Сирене". Он мог при этом добавить, что в послании довольно лестно говорится о Шекспире. Но едва ли он процитировал строки Бомонта:

Шекспир, конечно, спрашивал о последних театральных новостях, и Джонсон мог кое-что рассказать об этом, не преминув похвалиться своими успехами.

Об этой встрече трех писателей сохранилось предание, которое записал стратфордский викарий Джон Уорд в своем дневнике. Он был викарием уже добрых полвека спустя после смерти Шекспира и записал это предание со слов кого-нибудь из горожан: "Шекспир, Дрейтон и Бен Джонсон устроили веселую пирушку и, кажется, выпили слишком крепко, ибо Шекспир умер от лихорадки, которая у него после этого началась..." Этот рассказ очень смущал биографов Шекспира в XIX веке, особенно английских исследователей, живших в викторианский период. Им казалось унизительным как для национального достоинства, так и для самого великого поэта то, что он скончался в результате веселой попойки со старыми друзьями. Надо сказать, что другие записи Уорда, касающиеся Шекспира, не отличаются большой точностью. Это давало право отвергать и рассказ о встрече с Джонсоном и Дрейтоном. Если, однако, отказаться от ханжеских представлений о Шекспире, то ничего невероятного в рассказе Уорда нет. Что касается Бена Джонсона, то о нем наверняка известно, что он был мастер выпить. Дрейтон тоже не отличался абсолютной трезвенностью. Думается, нет ничего оскорбительного для памяти писателя, создавшего образ Фальстафа, если мы предположим, что и он не был противником вина, особенно если встречался за столом с близкими друзьями, которых ему не часто доводилось видеть последние годы. Конечно, медицинские показания Уорда о "лихорадке", вызванной перепоем, возбуждают сомнения в достоверности всего рассказа. Но если мы примем предположение о болезненном состоянии Шекспира в последние годы, то нас не удивит, что даже и малая доза вина могла вызвать резкое ухудшение.

Завещание

Последний раз из Монтеня: "Конечная точка нашего жизненного пути - это смерть, предел наших стремлений, и если она вселяет в нас ужас, то можно ли сделать хотя бы один-единственный шаг, не дрожа при этом, как в лихорадке? Лекарство, применяемое невежественными людьми, - это вовсе не думать о ней. Но какая животная тупость нужна для того, чтобы обладать такой слепотой!.. Они страшатся назвать смерть по имени... И так как в завещании необходимо упомянуть смерть, то не ждите, чтобы они подумали о составлении его, прежде чем врач произнесет над ними свой последний приговор...

Что до меня, то я, благодарение богу, могу в данное время убраться отсюда, когда ему будет угодно, не печалясь ни о чем, кроме самой жизни, если уход из нее будет для меня тягостен. Я свободен от всяких пут; я наполовину уже распрощался со всеми, кроме себя самого. Никогда еще не было человека, который был бы так всесторонне и тщательно подготовлен к тому, чтобы уйти из этого мира, человека, который отрешился бы от него так окончательно, как, надеюсь, это удалось сделать мне"^*.

Мог ли сказать о себе то же самое Шекспир? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить, как уходят из жизни герои его трагедий. Они умирают без сентиментальных ламентаций, без плаксивых причитаний и молитв.

"Я римлянин", - говорит Горацио, желая разделить смерть со своим другом Гамлетом. И вот как умирает римлянин Брут:

^* ("Антоний и Клеопатра", IV, 12. Перевод Мих. Донского.)

С какого-то момента Шекспир знал, что наступил его срок. Надо было подумать о завещании, и Шекспир заблаговременно вызвал нотариуса, чтобы тот согласно всем правилам составил документ, выражающий его, Шекспира, последнюю волю.

Шекспир накопил много добра, и надо было оставить распоряжения об имуществе.

Главной наследницей он назначил старшую дочь, которой завещал свой большой дом "Новое Место", дом на Хенли-стрит, перешедший к нему от родителей, и все земельные участки, а также значительную сумму денег - все, что осталось после распределения денежных средств между другими наследниками.

Почему Шекспир сделал наследницей Сьюзен, а не жену? Этот вопрос возник давно. Было высказано мнение, будто Шекспир плохо относился к Энн Хетеуэй и в знак презрения завещал ей всего лишь "вторую по качеству кровать". Эту версию повторяло бесконечное число биографий Шекспира. Их убедительно опроверг крупнейший знаток фактов жизни писателя Дж. О. Холиуэл-Филиппс. По закону жена Шекспира имела право на треть их имущества. Если Шекспир не оставил ей ничего, то по той причине, что она была уже не в состоянии управлять столь большим хозяйством. Энн была на восемь лет старше Шекспира, и в 1616 году ей исполнилось шестьдесят. Холиуэл-Филиппс предполагает также, что Энн Шекспир могла быть больна. Можно не сомневаться, что Шекспир оставлял жену попечениям старшей дочери и ее мужа-врача. За это Сьюзен и получала львиную долю наследства.

Что касается пресловутой "второй по качеству кровати", то дело объясняется просто. "Первая по качеству кровать" обычно находилась в парадной опочивальне, предназначавшейся для почетных гостей. Вторая же кровать была, по-видимому, супружеским ложем или ложем для больной Энн. То, что Шекспир специально оговорил предоставление ей этой кровати, было в таком случае не знаком пренебрежения, а признаком особого внимания. Отметим, между прочим, что такое решение "загадки" возникло по аналогии с завещанием дяди драматурга Томаса Хейвуда. Его жена была тяжело больна, поэтому управление всем имуществом он передал в руки дочери, обязав ее делать все необходимое для обеспечения матери.

Остальное имущество Шекспир распределил так: младшей дочери Джудит - 300 фунтов стерлингов и большую серебряную чашу; сестре Джоан, жене шляпочника Харта, - в пожизненное пользование дом на Хенли-стрит и 20 фунтов стерлингов наличными; ее трем сыновьям, племянникам Шекспира, - по 5 фунтов стерлингов каждому; внучке Элизабет Холл, дочери Сьюзен,- всю посуду; крестнику Уильяму Уокеру - 20 шиллингов золотом (то есть 1 фунт стерлингов); для раздачи бедным - 10 фунтов стерлингов; Томасу Комбу Шекспир оставил свою шпагу; давним друзьям Гамнету Садлеру, Уильяму Рейнольдсу, Антони и Джону Нэш - по 26 шиллингов 8 пенсов - на покупку поминальных колец; душеприказчикам Томасу Расселу и Франсису Коллинзу, которым поручалось наблюдение за выполнением завещания, - первому - 5 фунтов стерлингов, второму - 13 фунтов стерлингов 6 шиллингов и 8 пенсов.

Все это - горожане Стратфорда, с которыми Шекспир был связан либо узами родства, либо дружбой. Но он не забыл и своих лондонских друзей, с которыми его роднили годы совместной работы в театре: "Моим сотоварищам Джону Хемингу, Ричарду Бербеджу и Генри Конделу - по 26 шиллингов 8 пенсов на покупку колец". Актеры соблюдали этот обычай ношения колец в память умерших друзей и завещали для этой цели деньги. Огастин Филиппс, умерший в 1605 году, завещал Шекспиру 30 шиллингов.

Шекспир успел, находясь в тяжелом состоянии, исправить ранее составленное завещание, и так как поправок было много, то для полной законности документа он, кроме подписи в конце завещания, поставил свое имя также на первом и втором листах обширного перечня своих предсмертных распоряжений.

Зал юридической корпорации Мидл-Темпл, где 2 февраля 1602 года исполнялась комедия Шекспира 'Двенадцатая ночь'

Подпись на последнем листе завещания, поставленная еще тогда, когда оно было впервые составлено, начертана уверенным и ровным почерком здорового человека. Подписи на первом и втором листах сделаны неуверенной рукой, свидетельствующей о том, что Шекспир был в очень тяжелом состоянии, когда он подписывал окончательный вариант завещания. Оно составлено в окончательной форме 25 марта 1616 года. Но, видимо, тяжелый приступ болезни тогда не привел к роковому исходу. Шекспир после этого прожил еще почти целый месяц. Он скончался 23 апреля 1616 года пятидесяти двух лет от роду. Через три дня его тело было предано погребению.

Прах Шекспира был похоронен под алтарем стратфордской церкви. По указанию Шекспира над местом, где он погребен, была положена доска с надписью, которая гласит: "Добрый друг, во имя Иисуса, не извлекай праха, погребенного здесь. Да благословен будет тот, кто не тронет этих камней, и да будет проклят тот, кто потревожит мои кости".

Несколько лет спустя на стене храма был поставлен бюст Шекспира. В 1623 году жена Шекспира, пережившая его на семь лет, была похоронена рядом с ним. А дальше в этом же ряду находятся могилы дочери Шекспира Сьюзен и ее мужа Джона Холла.

Первые отклики на смерть Шекспира

В обычае эпохи Возрождения было откликаться на смерть выдающегося человека поминальными стихами.

Первым литературным откликом на смерть Шекспира было стихотворение малоизвестного поэта Уильяма Басса, долго ходившее в рукописных копиях и напечатанное впервые в 1640 году во втором издании "Сонетов" Шекспира. Басс писал о том, что Шекспир достоин быть похороненным в Вестминстерском аббатстве, которое уже тогда стало Пантеоном Англии. Он выразил эту мысль образно, прося Чосера, Спенсера и Бомонта, похороненных в одном из приделов, который потом стали называть уголком поэтов, потесниться, чтобы предоставить место Шекспиру. Едва ли когда-нибудь еще народится пятый, достойный покоиться рядом с этими несравненными четырьмя поэтами, писал Басс. Впрочем, он не возражал и против того, чтобы "несравненный трагик Шекспир" остался в своей могиле. Пусть в таком случае ничто не потревожит покоя Шекспира. Быть похороненным рядом с его могилой будет считаться великой честью.

Стихотворение Уильяма Басса приобрело довольно широкую известность и вызвало поэтические отклики. Несколько лет спустя молодой Джон Мильтон написал стихотворный ответ Бассу. Останки Шекспира, писал будущий автор "Потерянного рая", не нуждаются в том, чтобы их чтили каменными сооружениями.

Эту же мысль о том, что Шекспиру не нужна честь лежать рядом с Чосером, Спенсером и Бомонтом, высказал и Бен Джонсон: "Ты сам себе памятник без надгробия!"

Для того чтобы сохранить память о Шекспире в потомстве, нужны были не могильные памятники. Надо было сохранить для потомства его произведения.

Этот памятник был воздвигнут Шекспиру его друзьями и товарищами по многолетней работе в театре - актерами Генри Конделом, Джоном Хемингом и драматургом Беном Джонсоном.

Подвиг Хеминга и Кондела

Памятником Шекспиру явилось собрание его драматических произведений, изданное через семь лет после его смерти.

В год смерти Шекспира он издал том, которому дал гордое название: "Произведения Бена Джонсона". Товарищи по профессии смеялись над претензией Джонсона войти в литературу вещами, которые считались низкопробной халтурой, предназначенной для удовольствия невежественной толпы, ходившей в театры.

Но Бен Джонсон был умным и дальновидным человеком. Он понимал, что пройдут десятилетия и века, но память о замечательных произведениях, созданных для народной сцены, не пропадет. Не хотел он, чтобы исчезла память о нем, кого все окружавшие считали великим поэтом, да и он сам, как мы помним, не случайно вывел себя в одной пьесе в обличии великого поэта древности Горация.

Вторым действующим лицом в истории возникновения собрания сочинений Шекспира оказался не почтенный человек, а пройдоха - издатель Томас Пэвиер. Увидев, что, несмотря на насмешки некоторых, однотомник Бена Джонсона имел успех, Пэвиер смекнул, что не меньше привлечет читателей однотомник Шекспира. Он стал скупать и собирать пьесы покойного драматурга. Еще раньше он напечатал "Генриха V", перекупил издательские права на "Тита Андроника". Он издал в 1608 году "Йоркширскую трагедию", выдав ее за произведение Шекспира.

Страница из пьесы 'Возвращение с Парнаса', в одной из сцен которой выведены актеры Кемп и Бербедж, рассуждающие о драматургах Шекспире и Бене Джонсоне. См. стр. 226-229

Теперь у него возник грандиозный план. Столковавшись с Уильямом Джаггардом, который в свое время приписал Шекспиру "Страстного пилигрима", Пэвиер подготовил сборник из десяти пьес, в который втиснул шекспировские и нешекспировские произведения: "Первая и вторая части вражды между домами Йорк и Ланкастер" ("пиратские" издания 2-й и 3-й частей "Генриха VI"), "Перикл", "Йоркширская трагедия" (неизвестного автора), "Венецианский купец", "Виндзорские насмешницы", "Король Лир" ("пиратский" текст), "Генрих V" ("пиратский" текст), "Сэр Джон Олдкасл" (1-я часть, пьеса М. Дрейтона и других), "Сон в летнюю ночь".

Намерение Пэвиера стало известно. Поскольку оно задевало интересы труппы "слуг его величества" и касалось памяти их друга, актеры решили воспрепятствовать появлению этого "пиратского" сборника. Пользуясь своими связями в высших сферах, они вынудили Пэвиера отказаться от этого предприятия.

Но у него уже все было отпечатано. Тогда, чтобы не терять денег, он прибег к новой фальшивке: напечатал отдельно титульные листы и поставил на них старые даты выпуска в свет. "Сон в летнюю ночь" вышел с датой 1600 года, "Король Лир" и "Генрих V" с датой 1608 года. (Эти издания долго смущали исследователей, пока через триста с лишним лет один из них не догадался о проделке Пэвиера.)

Но идея Пэвиера не пропала бесследно. Друзья Шекспира решили, что настало время почтить его память изданием всех написанных им пьес. Это было трудное и хлопотное дело. За него взялись актеры Джон Хеминг и Генри Кондел, возглавлявшие теперь труппу (Ричард Бербедж умер в 1619 году). Им помогал Бен Джонсон. Для напечатания книги был создан своего рода синдикат из четырех издателей. В него вошли Уильям Джаггард, Эдуард Блаунт, Джон Смитуик, Уильям Аспли.

Первая трудность была в том, чтобы выкупить у разных издателей права на те пьесы, которые они раньше выпустили и которые теперь по закону принадлежали им. Это удалось сделать в отношении всех пьес, за исключением одной - "Перикла".

Вторая задача состояла в том, чтобы разобраться в текстах и не напечатать искаженных "пиратских" изданий, которые появились при жизни Шекспира. Этим занялись Хеминг и Кондел, которые сами играли в пьесах Шекспира и могли судить о подлинности текстов.

О том, какая это была нелегкая задача, они рассказали потом в предисловии к своему изданию: "Признаем, было бы желательно, чтобы сам автор дожил до этого времени и мог наблюдать за печатанием своих произведений, но так как суждено было иначе и смерть лишила его этой возможности, то мы просим не завидовать нам, его друзьям, принявшим на себя заботу и труд собирания и напечатания его пьес, в том числе тех, которые ранее были исковерканы в различных краденых и незаконно добытых текстах, искалеченных и обезображенных плутами и ворами, обманно издавшими их; даже эти пьесы теперь представлены вашему вниманию вылеченными, и все их части в полном порядке: вместе с ними здесь даны в полном составе и все его прочие пьесы в том виде, в каком они были созданы их творцом".

Последнее замечание заслуживает нашего особого внимания. Суть в том, что, так как театр оберегал пьесы от публикации, при жизни Шекспира была напечатана лишь половина написанных им драм. Представьте себе, что было бы, если бы Хеминг и Кондел не собрали и не напечатали остальных пьес. Мы бы тогда не знали таких произведений, как "Комедия ошибок", "Укрощение строптивой", "Два веронца", "Король Джон", "Как вам это понравится", "Двенадцатая ночь", "Юлий Цезарь", "Конец - делу венец", "Мера за меру", "Тимон Афинский", "Макбет", "Антоний и Клеопатра", "Кориолан", "Цимбелин", "Зимняя сказка" и "Буря". Шестнадцать пьес! И каких пьес!..

Дом в Стратфорде, в котором поселилась старшая дочь Шекспира Сьюзен, когда она вышла замуж за доктора Холла

"Мы лишь собрали пьесы и оказали услугу покойному автору, приняв на себя, таким образом, опеку над его сиротами; мы не стремились ни к личной выгоде, ни к славе, а лишь желали сохранить память столь достойного друга и товарища на жизненном пути, каким был наш Шекспир", - скромно писали Хеминг и Кондел о своей редакторской работе, которая была услугой не только их другу, но всему человечеству.

Издание, предпринятое Хемингом и Конделом, готовилось не меньше года. В 1623 году оно вышло в свет под названием: "Мистера Уильяма Шекспира комедии, хроники и трагедии. Напечатано с точных и подлинных текстов".

Эта книга была напечатана размером в полный печатный лист, что типографы обозначали тогда по-латыни "in folio". Книгу называют теперь "фолио 1623 года". В ней напечатано тридцать шесть пьес. Впоследствии в собрания сочинений Шекспира стали включать тридцать седьмую пьесу - "Перикл".

Фолио 1623 года содержит 998 страниц большого формата. Текст напечатан в две колонки. Тираж, вероятно, не превышал тысячи экземпляров. До нашего времени сохранилось около двухсот книг этого первого собрания драматических сочинений Шекспира. Вместе с дошедшими прижизненными изданиями отдельных пьес и текстами поэм и "Сонетов" они составляют полный свод всего, что дошло до нас из написанного Шекспиром.

"Он принадлежит не только своему веку, но всем временам"

По обычаю того времени книгу открывали посвящения и стихи в честь автора.

Издавая фолио, Хеминг и Кондел заручились покровительством двух братьев-вельмож - графа Уильяма Пембрука и графа Филиппа Монтгомери. Книга открывается посвящением им, причем отмечается, что они оказывали покровительство Шекспиру при его жизни.

Дальше следовало обращение Хеминга и Кондела к читателям, которое мы уже отчасти процитировали.

Из стихотворений, помещенных здесь, мы уже цитировали ранее молодого Мильтона о памятнике Шекспиру.

Наибольшее значение имеет напечатанная в томе поэма Бена Джонсона, озаглавленная "Памяти автора, любимого мною Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам". Поэма представляет исключительно большой интерес, ибо содержит оценку Шекспира, принадлежащую перу самого выдающегося из его современников, писателю с острым критическим умом и строгими критериями оценки. Если Мерез когда-то первым выразил признание, завоеванное Шекспиром у современников, то поэма Бена Джонсона дает оценку всей деятельности Шекспира. Она поражает не только своей верностью и объективностью, которую проявил Джонсон по отношению к поэту, являвшемуся его соперником перед лицом современников и грядущих поколений, но и пророческим предчувствием того места, которое Шекспир действительно занял в мировой культуре.

Для нас важны не поэтические достоинства поэмы, а ее смысл, и я привожу ее полностью в прозаическом переводе.

Во вступлении Бен Джонсон говорит о том, что побудило его написать поэму: "Шекспир, не из зависти к твоему имени приобщаюсь я к твоей книге и к твоей славе, хотя я признаю написанное тобой столь ценным, что ни человек, ни сами музы не в состоянии воздать должные за это похвалы. Такова правда, и с ней согласны все. Но не такими способами хочу я выразить хвалу тебе, - не тем путем, который доступен глупейшему невежеству, ибо даже выражение верного суждения - лишь эхо чужого мнения; не слепой любовью, ибо она не способна постичь истину и натыкается на нее лишь случайно; не тая хитрой злобы, ибо, хваля, она помышляет лишь нанести ущерб тому, что превозносит. Это все равно, как если бы бессовестная развратница или шлюха хвалила бы честную женщину, - разве может быть вред сильнее этого? Но тебе такие похвалы не страшны, они не грозят тебе, и тебе нет в них нужды".

Следующие строки читатель лучше поймет, если вспомнит, что вскоре после смерти Шекспира один поэт считал необходимым для увековечения памяти поэта похоронить его рядом с Чосером, Спенсером и Бомонтом. "Итак, я начинаю. Душа века! Предмет восторгов, источник наслаждения, чудо нашей сцены! Восстань, мой Шекспир! Я не стал бы помещать тебя с Чосером и Спенсером или просить Бомонта подвинуться немного, чтобы освободить место для тебя. Ты сам себе памятник без надгробия и будешь жить, пока будет жить твоя книга и пока у нас будет хватать ума читать ее и хвалить тебя. То, что я не ставлю тебя в ряд с ними, я могу объяснить: их музы тоже великие, но не пропорциональны твоей; если бы я считал мое мнение зрелым, то я сравнил бы тебя с самыми великими и показал бы, насколько ты затмил нашего Лили, смелого Кида и мощный стих Марло".

Бен Джонсон судит о Шекспире, как о драматическом поэте, поэтому не сравнивает его со Спенсером или Чосером, которые драм не писали. Сопоставив же Шекспира с его крупнейшими предшественниками в драме, Джонсон поставил его выше их. Более того, следуя примеру Мереза, он сопоставляет Шекспира с мастерами классической драмы, хотя признает, что Шекспир не опирался на античную традицию.

Итак, он продолжает: "Хотя ты мало знал латынь и еще меньше греческий, не среди них стал бы я искать имена для сравнения с тобой, а воззвал бы к громоносному Эсхилу, Еврипиду и Софоклу, Паккувию, Акцию и тому, кто умер в Кордове (Сенеке. - А. А.), я оживил бы их, чтобы они услышали, как сотрясается театр, когда ты ступаешь на котурнах трагедии, или убедились в том, что ты единственный среди них способен ходить в сандалиях комедии и стоишь выше сравнения с тем, что гордая Греция и надменный Рим оставили нам, и выше того, что возникло из их пепла".

Как видит читатель, Бен Джонсон повторяет мнение Мереза о том, что Шекспир достиг равного мастерства и в трагедии и в комедии.

Теперь мы переходим к сердцевине поэмы. Здесь Джонсон сказал самое главное о значении Шекспира и о сущности его творчества: "Ликуй, Британия! Ты можешь гордиться тем, кому все театры Европы должны воздать честь. Он принадлежит не только своему веку, но всем временам! Все музы были еще в цвету, когда он явился, подобно Аполлону, чтобы усладить наш слух и, подобно Меркурию, нас очаровать! Сама Природа гордилась его творениями и с радостью облачалась в наряд его поэзии! Этот наряд был из такой богатой пряжи и так великолепно соткан, что с тех пор Природа не снисходит до созданий других умов. Веселый грек, колкий Аристофан, изящный Теренций, остроумный Плавт уже не доставляют удовольствия; они устарели, и их отвергли, как не принадлежащих к семье Природы".

Говоря о том, что Шекспир облачал Природу в одежды поэзии, Бен Джонсон определил главное в Шекспире как художнике. Мы бы употребили вместо этого слово "реализм". В те времена такого литературного термина еще не существовало. Но суть дела Бен Джонсон определил не термином, а метафорой, ибо был критиком, обладавшим дарованием поэта.

Высказывание Бена Джонсона имело и другой смысл. Уже в те времена возникло представление о том, что Шекспир "просто" копировал Природу, для чего ему будто бы не надо было обладать особым искусством. В этом вопросе у Джонсона были колебания. Позднее, если верить поэту Драммонду, он будто бы сказал ему, что "Шекспиру недоставало искусства". Драммонд, вероятно, был не точен. Джонсон, как мы видели, считал, что поскольку Шекспир следовал Природе, он многим в своем творчестве был обязан ей. Однако Джонсон не отрицал и мастерства Шекспира, что видно из дальнейшего: "Но я не приписываю всего исключительно одной Природе, - твоему искусству, мой благородный Шекспир, принадлежит своя доля. Хотя материалом поэта является Природа, форму ей придает его искусство. И тот, кто стремится создать живой стих, такой, как у тебя, должен попотеть, не раз выбивая искры на наковальне поэзии, переделывать задуманное и сам меняться вместе с тем. Иначе вместо лавров он заслужит только насмешки, ибо подлинным поэтом не только рождаются, но и становятся. Таким именно и был ты. Подобно тому, как облик отца можно узнать в его потомках, так рожденное гением Шекспира ярко блистает в его отделанных и полных истины стихах: в каждом из них он как бы потрясает копьем перед лицом невежества".

Мнение Джонсона оказало влияние на последующую критику. Мы уже приводили раньше мнение Томаса Фуллера, который писал нечто подобное. Во избежание недоразумения спешу предупредить читателя, что Фуллер только повторял суждение Джонсона.

В качестве свидетельства высокого значения Шекспира Джонсон ссылается и на то, что ему покровительствовали Елизавета и Джеймз. О Елизавете мы уже писали. Что касается Джеймза, то есть предание, будто он любил Шекспира и даже будто бы написал ему личное письмо, которое не сохранилось. Реверанс Бена Джонсона в сторону монархии был сделан отчасти для того, чтобы придать больше веса Шекспиру, отчасти по обязанности - Джонсон стал придворным поэтом и получал пенсию.

Наконец, Джонсон пишет и о том, что после Шекспира драма пришла в упадок и только пьесы Шекспира, продолжающие идти на сцене, еще делают театр интересным: "Сладостный лебедь Эйвона! Как чудесно было бы снова увидеть тебя в наших водах и наблюдать твои набеги на берега Темзы, так нравившиеся нашей Елизавете и нашему Джеймзу! Но оставайся там; я вижу, как ты восходишь на небосвод и возникает новое созвездие! Свети же нам, звезда поэтов, грози, воздействуй, упрекай и вдохновляй наш пришедший в упадок театр, который с тех пор, как ты покинул нас, погрузился в ночной траур и боится дня, за исключением того, когда ты озаряешь сцену своим светом".

Бен сказал: "Благородный Шекспир". Мы добавим: "Благородный Бен Джонсон"! Так сказать о своем современнике и собрате по перу мог только истинно благородный человек. Поэма о Шекспире сама по себе свидетельство глубокого ума ее автора, который славен также замечательными драмами.

Бен Джонсон воздвигнул своему другу лучший памятник.

Этим, собственно, завершается наше повествование о жизни Шекспира.

Надгробная плита над тем местом, где похоронен Шекспир. Надпись гласит: 'Добрый друг, во имя Иисуса, не извлекай праха погребенного здесь. Да благословен будет тот, кто не тронет этих камней, и да будет проклят тот, кто потревожит мои кости'

Портреты Шекспира не очень удаются. Так повелось с той первой гравюры, которую Мартин Дройс- хут сделал для фолио 1623 года. Портрет не мог выразить такую богатую и титаническую личность, как Шекспир. Поэтому Бен Джонсон поступил остроумно, написав к портрету стихотворение:

Душа Шекспира, его мысль и сердце воплотились в его произведениях. В них он нам раскрывается больше всего.

Запись об отпевании и похоронах Шекспира в церковноприходской книге храма Святой Троицы. Отмечена большим крестом около застежки книги

Поэтому, заключая, я повторю слова, которыми Хеминг и Кондел завершили свое обращение к читателям первого фолио: "...творения его ума так же нельзя скрыть, как нехорошо было бы утратить их. А посему читайте его и перечитывайте снова и снова, и если он вам не понравится, это будет печальным признаком того, что вы не сумели понять его".

Опасения Хеминга и Кондела были напрасны. Весь мир понял Шекспира, и вот уже много поколений чтят его как величайшего драматического поэта.