Слова-кинжалы

Мы видели с самого начала трагедии горе Гамлета, вызванное поспешным браком его матери. В "Мышеловке" для нее специально предназначены строки, произносимые актером, игравшим королеву:

 Предательству не жить в моей груди. 
 Второй супруг - проклятие и стыд! 
 Второй - для тех, кем первый был убит... 
 Тех, кто в замужество вступает вновь, 
 Влечет одна корысть, а не любовь; 
 И мертвого я умерщвлю опять, 
 Когда другому дам себя обнять.
 
           III, 2, 188-190, 192-195

Критики спорят, какие шестнадцать строк вставил Гамлет в текст "Убийства Гонзаго". Вероятнее всего те, в которых содержатся прямые упреки матери. Но независимо от того, насколько верно это предположение, Гамлет, после того как прозвучали приведенные здесь слова старинной пьесы, спрашивает мать: "Сударыня, как вам нравится эта пьеса?" - и слышит в ответ сдержанные, но достаточно значительные слова, соответствующие нынешнему положению Гертруды: "Эта женщина слишком щедра на уверения, по-моему" (III, 2,239-240).

Можно спросить, почему Гамлет раньше ничего не говорил матери? Он ждал часа, когда будет уверен в преступлении Клавдия. Теперь, после "Мышеловки", Гамлет открывает ей, что она - жена того, кто убил ее мужа (III, 4, 29). Когда Гертруда упрекает сына за то, что он совершил "кровавый и шальной поступок", убив Полония, Гамлет отвечает:

 Немного хуже, чем в грехе проклятом, 
 Убив царя, венчаться с царским братом. 

                         III, 4, 25-29

Перевод здесь точно передает строй фразы подлинника:

 As kill a king, and marry with his brother.

Но Гамлет не может обвинять мать в смерти ее мужа, так как он знает, кто был убийцей. Однако если раньше Гамлет видел только измену матери, теперь она запятнана браком с убийцей мужа. Гамлет ставит в один преступный ряд убийство им Полония, злодеяние Клавдия, измену матери.

Следует обратить внимание на то, как произносит Гамлет свои обращения к матери. Надо вслушаться в интонацию его тирад:

 Рук не ломайте. Тише! Я хочу 
 Ломать вам сердце; я его сломаю... 

                       III, 4, 35-36 

По словам Гамлета, Гертруда совершила

            такое дело, 
 Которое пятнает лик стыда, 
 Зовет невинность лгуньей, на челе 
 Святой любви сменяет розу язвой; 
 Преображает брачные обеты 
 В посулы игрока; такое дело, 
 Которое из плоти договоров 
 Изъемлет душу, веру превращает 
 В смешенье слов; лицо небес горит; 
 И эта крепь и плотная громада 
 С унылым взором, как перед судом, 
 Скорбит о нем. 

                     III, 4, 40-51

Последние три строки требуют разъяснения: "крепью и плотной громадой" Гамлет называет Землю. В конце речи Гамлет упоминает небеса.

Гамлет не просто осыпает упреками мать. Речь идет о чем-то большем. Здесь надо вспомнить то, что было сказано выше о широте взглядов Шекспира, у которого каждая трагедия связана со всем миропорядком. Как помнит читатель, это присуще и "Гамлету".

Обвиняя мать, Гамлет говорит о том, что ее измена есть прямое нарушение нравственности. Оно равносильно другим подобным нарушениям: посрамлению скромности, лицемерному попранию невинности; таковы пороки частной жизни, но подобное же происходит, когда нарушаются договоры и взамен религии ограничиваются служением ей лишь на словах. Поведение Гертруды приравнено Гамлетом к тем нарушениям мирового порядка, которые заставляют содрогаться всю Землю, а небеса покрывают краской стыда за человечество. Таков поистине масштабный смысл речей Гамлета.

Полная риторики речь принца пылает искренним гневом, в ней нет и следа слабости, обычно приписываемой ему. С матерью говорит не сын, а судья, обвиняющий ее именем небес и всех законов земной жизни.

Гамлету можно предъявить упрек, что он берет на себя слишком много. Вспомним, однако, его слова: он бич и исполнитель высшей воли (II, 4, 175). Не забудем также один из законов шекспировской драмы. Речи Гамлета здесь - больше, чем его личное мнение. В них выражена оценка второго брака Гертруды с точки зрения высших законов естественной нравственности. Драматургом, таким образом, возложена на Гамлета миссия быть защитником основ общечеловеческой морали.

Весь тон беседы Гамлета с матерью отличается жестокостью. Появление Призрака усиливает его жажду мести. Но теперь осуществлению ее препятствует отправка в Англию. Подозревая подвох со стороны короля, Гамлет выражает уверенность, что может устранить опасность. Размышляющий Гамлет уступает место действенному Гамлету.

А как ведут себя после этой беседы королева и король?

Убийство Полония и затем беседа с Призраком, остающимся для нее невидимым, твердо убеждают Гертруду, что ее сын лишился рассудка. Клавдий на словах принимает эту версию. Она служит ему удобным поводом удалить Гамлета подальше от себя. Розенкранц и Гильденстерн тоже верят в безумие Гамлета, тем более что когда их подсылают к нему узнать, где спрятано тело Полония, он разыгрывает их (IV, 2).

На допросе, который производит сам король, предусмотрительно окруженный стражей, Гамлет позволяет себе шутовские речи, которые можно принять за бред безумного, но читатель и зритель знают, рассуждение Гамлета о том, как король может стать пищей червей, таит в себе угрозу; особенно понятен скрытый смысл ответа королю на вопрос, где Полоний. Гамлет говорит: "На небесах; пошлите туда посмотреть; если ваш посланный его там не найдет, тогда поищите его в другом месте сами" (IV, 3, 35-37), то есть в аду; мы помним, куда принц намерен отправить Клавдия...

Мы проследили поведение Гамлета на протяжении двух стадий развития действия после того, как он узнал от Призрака тайну смерти отца. Отдельные действующие лица могут не знать всех обстоятельств. Так, ни Клавдий, ни Гертруда, ни Полоний, ни Розенкранц, ни Гильденстерн, ни Офелия ничего не знают о встрече Гамлета с Призраком. Поэтому поведение Гамлета для них действительно загадочно. Но зритель осведомлен об этом. Ему ясно то, чего не знают многие персонажи. Для зрителя не существует "тайны" Гамлета. Но может быть, Шекспир скрывает мотивы поведения Гамлета, делая его поступки неясными и непонятными? И этого нельзя сказать. Правда, Гамлет ни разу не говорит, зачем он притворяется безумным. Поначалу зритель может разделять удивление Офелии, но показательно, что подозрение Полония о том, будто Гамлет сошел с ума из-за любви к Офелии, не разделяет ни один зритель или читатель. О том, что безумие Гамлета притворно, не догадывается лишь тот, кто пропустил мимо ушей предупреждение принца друзьям, чтобы они не выдали его, если он сочтет, быть может, нужным "в причуды облекаться иногда" (I, 5, 172).

Если мы не поддались распространенным теориям о неспособности героя к действию, то нам ясно, что он на протяжении двух актов непрестанно находится среди людей, в большинстве враждебных ему, и нам видно, как он намеренно вводит их в заблуждение - Офелию, Полония, Розенкранца и Гильденстерна, королеву и, наконец, самого короля. Это, конечно, особый род действия, но именно к нему прибегает Гамлет, стремясь к первой из поставленных им себе целей - вынудить Клавдия выдать себя. В конце этих фаз действия мы слышим от него решительное признание, что теперь у него есть твердое намерение покончить с Клавдием, если удастся настигнуть его в момент, когда он будет совершать что-нибудь дурное, тогда, сраженный мечом, он попадет на вечные муки в ад.

Задача мести не только не мешает, но усугубляет отвращение к миру, каким он открылся принцу после смерти отца. Неверно полагать, будто зрелище зла заставило Гамлета настолько уйти в себя, что он вообще погрузился исключительно в мир своих мыслей. Активность мысли Гамлета нам видна почти все время. Она проявляется в умных издевках над Полонием настолько, что даже ограниченный царедворец вынужден признать: "Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность" (II, 2, 207-208). В подлиннике даже говорится, что в безумии Гамлета есть "метод" (method). А сколько интеллектуальной эквилибристики применяет Гамлет, уклоняясь от настойчивого выспрашивания Розенкранца и Гильденстерна. Наконец, как бьют в точку его сарказмы в ответах королю!

Бесхитростен, искренен он с Горацио, умно рассуждает с актерами о природе их искусства. Горяч и прям, стремясь объяснить матери, в какую бездну она ввергла себя поздней страстью к Клавдию.