Горацио

При рассмотрении трагедии этому персонажу обычно отводится мало места да и говорят о нем, как правило, в последнюю очередь.

Как мы видели, в Виттенберге Горацио усвоил передовые взгляды и не склонен верить в привидения.

Вынужденный признать факт появления Призрака, Горацио тем не менее остается убежденным рационалистом. Он человек трезвого рассудка.

Горацио возникает для нас как личность в той характеристике, которую ему дает Гамлет, а она полна глубокого значения:

 Горацио, ты лучший из людей, 
 С которыми случалось мне сходиться. 
 ...Нет, не подумай, я не льщу... 
 ... Едва мой дух стал выбирать свободно 
 И различать людей, его избранье 
 Отметило тебя; ты человек, 
 Который и в страданиях не страждет 
 И с равной благодарностью приемлет 
 Гнев и дары судьбы; благословен, 
 Чьи кровь и разум так отрадно слиты, 
 Что он не дудка в пальцах у Фортуны, 
 На нем играющей. Будь человек 
 Не раб страстей, - и я его замкну 
 В средине сердца, в самом сердце сердца, 
 Как и тебя. 

                   III, 2, 59-60, 68-79

Совершенно бездейственному персонажу, Горацио отведена в идейном замысле трагедии важная роль. Он, так же как и Призрак, служит Шекспиру для выявления идеала человека.

Он не раб страстей. Все другие лица трагедии в большей или меньшей степени подвержены страстям. Горацио человек спокойный, уравновешенный. Ему присущ рационализм, сказавшийся в его отрицании духов и призраков. Но главное, что в нем подчеркивает Гамлет, это его философский взгляд на жизнь. Из характеристики, которую дает ему принц, следует, что Горацио последователь стоицизма, древнего учения, возвращенного к жизни мыслителями эпохи Возрождения. Основанная еще древнегреческим философом Зеноном (334-262 до н. э.), философия стоицизма проповедовала подчинять поведение требованиям разума. Стоики верили в то, что миром управляет некое провидение, считали, что разумный человек должен подчиняться его воле.

Гамлет утверждает, что таков и его идеал. Однако разве свободен сам Гамлет от страстей? Уже с его первого монолога ясно, что он натура страстная. Им владеют разные настроения, он не способен относиться спокойно к злу, оно вызывает его возмущение, страстный протест, он не может успокоиться, видя проявления безнравственности и бесчеловечности. Поэтому до поры до времени между идеалом Гамлета и его собственным поведением есть явное расхождение. Но именно до определенного времени. Мы уже приводили его слова о том, что "и в гибели воробья есть свой промысел" (V, 2, 230-231). Вся эта речь соответствует основам стоицизма, и это дает право сказать, что Гамлет, сначала в сильной степени подверженный страстям, в итоге тяжкой борьбы и жизненного опыта пришел к такому взгляду. Но покорность судьбе у Гамлета не означает смирения. Он был и остается врагом зла и несправедливости. Не беспокоится он лишь о том, что ожидает лично его - пусть свершится то, что должно свершиться! Стоик не боится смерти. И отголосок этого звучит в несколько загадочных последних словах Гамлета: "Остальное - молчание" (V, 2, 369).

Более того, если вначале между Гамлетом и Горацио заметна противоположность жизненных позиций и принц лишен стоической отрешенности от тревог и забот, а его друг таким качеством обладает, то в финале они как бы меняются местами. Горацио при всем его мудром спокойствии горячо любит Гамлета. Видя, что принц умирает, он хочет разделить с ним судьбу и готов выпить яд из отравленного кубка. Гамлет останавливает его и просит: "Если ты мужчина,//Дай кубок мне (...) Дыши в суровом мире..." (V, 2, 353-355). Иначе говоря, Гамлет призывает друга вспомнить его философию и следовать ее предписаниям. Горацио повинуется.

Горацио - человек гуманистической культуры, он горячий поклонник античности. Эту особенность его духовного склада Шекспир выявил дважды: в начале трагедии, когда Горацио вспоминает о том, что было в Риме накануне смерти Юлия Цезаря, и в финале. Намереваясь покончить самоубийством, чтобы не пережить друга, Горацио восклицает: "Я римлянин, не датчанин душою..." (V, 2, 352).

Горацио хочет подражать "античным римлянам", героям, которые бесстрашно бросались на меч, когда им ничего не оставалось в жизни, как это делают у Шекспира Брут в "Юлии Цезаре" и Антоний в "Антонии и Клеопатре".