Шекспир в России (М. Загорский)

1

История Шекспира в России прежде всего является историей развития шекспировской мысли и становления шекспировских образов на сцене. Только в сочетании литературного и сценического Шекспира может вполне раскрыться основная тема русской шекспирианы. Без Мочалова не было бы знаменитой статьи Белинского, но и без Белинского не был бы понят и увековечен Гамлет Мочалова. Русский Шекспир как проблема театроведения должен уясняться в постепенном воздействии общественно-критической мысли на сценическое искусство и в обратном воздействии самого театра на критическое сознание. Именно в этих двух планах будет вестись наш рассказ, посвященный преимущественно теме борьбы за Шекспира в критике и на сцене. Это не "история", а лишь одна из ее глав.

К сожалению, объем статьи не позволит нам поставить тему, так сказать, во весь рост. Нам придется ограничиться здесь лишь важнейшими моментами в жизни шекспировских творений в России, но, думается, и в них можно будет увидеть то значительное, что связано с вопросом о русском Шекспире, о нашем оригинальном восприятии этого гения театра.

Для XVIII века таким центральным эпизодом было выступление Н. М. Карамзина с пропагандой имени Шекспира в русской литературе. Ни попытка Сумарокова использовать сюжет "Гамлета", ни "вольные переложения" из Шекспира Екатерины II в ее исторических пьесах, ни даже первое в русской журналистике выступление Н. М. Плещеева под маской "англомана" против Вольтера и в защиту Шекспира не могут быть причислены к решающим моментам в развитии русской шекспирианы, хоть сами по себе они заслуживаю? всяческого внимания^*.

^* (На Шекспировской конференции ВТО в апреле 1946 г. на тему о раннем Шекспире в России был прочитан Ю. В. Семеновым доклад, в котором заново пересматривался вопрос о сумароковском "Гамлете", причем, вопреки традиционному мнению, доказывался тезис о близости этой трагедии к шекспировскому шедевру. Этой же теме посвящены первые главы нашей работы "Шекспир в русской критике", рассматривающей развитие русской шекспирианы с 1750 по 1917 годы. ВТО. Кабинет Шекспира и европейской классики.)

Лишь с момента появления знаменитого предисловия Карамзина к его переводу "Юлия Цезаря" в 1787 году имя Шекспира прочно входит в русскую литературу. Сентиментализм Карамзина и его соратников еще не смог полностью освоить и понять Шекспира, и эту задачу вскоре возьмут на себя русские романтики; но Карамзин был первым, кто не только восхищался могучим гением Шекспира, но и противопоставил его систему театральному катехизису классицизма. Именно такова его роль в русской шекспириане, хотя самый факт опубликования "республиканской" трагедии Шекспира, бывшей к тому же почти первой публикацией на русском языке не отрывков, а целой пьесы, также был крупным явлением в тогдашней литературе. Не случайно она была сожжена в 1794 году, при уничтожении новиковских изданий. Она появилась на русском языке в преддверии и сожжена в разгаре французской революции, столь испугавшей Екатерину II. Именно поэтому перевод "Юлия Цезаря" не только не переиздавался самим Карамзиным, но и не включался в собрание его сочинений.

Мы говорим "почти первой публикацией" потому, что одновременно с переводом Карамзина, в том же году, появился также прозаический перевод "Ричарда III", сделаный в "Нижнем Ново-городе" неизвестным переводчиком еще в 1783 году, но вышедший из печати в Петербурге в 1787 году. Перевод сделан с французского текста и, что особенно интересно, сопровождается "Выпиской из мнения г. Волтера о Гомере, в котором судит он и о достоинствах Шекспира, автора сей трагедии". В этой выписке приводятся обычные противопоставления "уродливого и нелепого" в трагедиях Шекспира его "красотам" и "блистаниям", светившим "в ночь еще глубочайшую". Самая мысль переводчика снабдить свой перевод предисловием Вольтера была характерна для той эпохи.

В этих условиях, даже учитывая инициативу Плещеева, появление перевода "Юлия Цезаря" и предисловия Карамзина оказалось выдающимся фактом в становлении и развитии русской шекспирианы, тем более что перевод был сделан с английского оригинала^*.

^* (А. Булгаков в своей статье "Раннее знакомство с Шекспиром в России" в сб. "Театральное наследие" (1934) полагает, что Карамзин перевел "Юлия Цезаря" с французского перевода Летурнера. Это мнение явно противоречит тому факту, что Карамзин в примечаниях цитирует Шекспира по подлиннику, справляясь с "мнениями" английского шекспириста Фармера о более правильном тексте.)

В начале своего предисловия Карамзин указывает на слабое знакомство русских читателей с "Аглинской литературой" вообще, а с Шекспиром в особенности, так как "до сего времени еще ни одно из сочинений знаменитого сего Автора не было переведено на язык наш". Переходя к характеристике шекспировского творчества, Карамзин пишет:

"Не многие из Писателей столь глубоко проникли в человеческое естество, как Шекеспир; не многие столь хорошо знали все тайнейшие человека пружины, сокровеннейшие его побуждения, отличительность каждой страсти, каждого темперамента и каждого рода жизни, как удивительный сей живописец. Каждая степень людей, каждый возраст, каждая страсть, каждый характер говорят у него собственным своим языком. Для каждой мысли находит он образ, для каждого ощущения выражение, для каждого движения души наилучший оборот".

Центральная часть предисловия занята опровержением взглядов "знаменитого софиста" Вольтера на Шекспира. Приводя уже известные нам мнения Вольтера о смеси великого и смешного в творчестве Шекспира, Карамзин замечает:

"Волтер лучшими местами в трагедиях своих обязан Шекеспиру, но не взирая на сие, сравнивал его с шутом и поставлял ниже Скаррона. Из сего бы можно было вывести весьма оскорбительное для памяти Волтеровой следствие, но я удерживаюсь от сего, вспомня, что человека сего нет уже в мире нашем".

В дальнейшем Карамзин отводит от Шекспира главнейшее обвинение классиков, и прежде всего того же Вольтера, в несоблюдении "правил театральных" о трех единствах:

"Истинною причиною сего, думаю, было пылкое его воображение, не могущее покориться никаким предписаниям. Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять тою мерою, которой измеряют полет свой воробьи. Не хотел он соблюдать так называемых единств, которых нынешние наши драматические Авторы так крепко придерживаются, не хотел он полагать тесных пределов соображенью своему: он смотрел только на Натуру, не заботясь впрочем ни о чем... Гений его, подобно гению Натуры, обнимал взором своим и солнце, и атомы. С равным искусством изображал он и Героя, и шута, умного и безумца, Брута и башмашника. Драмы его, подобно неизмеримому театру Натуры, исполнены многоразличия; все же вместе составляют совершенное целое, не требующее исправления от нынешних театральных Писателей"^*.

^* (Избранные сочинения Н. М. Карамзина под ред. Льва Поливанова, 1884.)

Когда этот перевод и предисловие случайно попали в руки Белинского, то он не только чрезвычайно обрадовался этому редкому, уникальному изданию, но и счел необходимым посвятить ему специальную статью, в которой писал о том, что эта книга "показывает, что и в старину были головы светлые, самостоятельные, которые не почитали за пустой призрак своего ума и чувства, данного им богом, которые своему уму и чувству верили более, нежели всем авторитетам на свете, любили мыслить по-своему, итти наперекор общим мнениям и верованиям, вопреки всем господам Вольтерам, Буало, Батте и Лагарпам, этим грозным и могучим божествам своего времени. Такие факты драгоценны для души мыслящей и сердца чувствующего, и их должно откапывать в пыли прошедшего и показывать настоящему".

Белинский хорошо знал "русскую старину" XVIII века, и он действительно не мог бы отыскать в ней более красноречивого воззвания к читателям о познании Шекспира и ниспровержения мнения о нем классицистов. Основное, реалистическое зерно системы Шекспира, его проникновение в "естество" человека было верно почувствовано Карамзиным, который дал в своем предисловии такие формулировки особенностей его творчества, которые лишь в эпоху декабристов стали боевым оружием в борьбе русских романтиков с классиками. Эта борьба развернулась прежде всего в шекспировской области, и Карамзин действительно опередил в ней своих современников на целые десятилетия, хотя ему остались чужды и юмор Шекспира, и его народность, и его верность эпохе.

Эта ограниченность карамзинского восприятия шекспировской дикции и письма была преодолена романтиками, но и они во многом унаследовали мысли Карамзина о природе созданий Шекспира.

К Шекспиру же обращен ряд строк в обширном стихотворении Карамзина "Поэзия", появившемся в 1792 году на страницах его "Московского журнала". И в этом же журнале, в рецензии на спектакль "Сид" Корнеля, Карамзин противопоставляет французский классический театр шекспировской сцене: "Французские трагедии можно уподобить хорошему, регулярному саду, где много прекрасных беседок, с приятностью ходим мы по сему саду и хвалим его; только все чего-то ищем и не находим, и душа наша холодною остается; выходим и все забываем. Напротив того, Шекспировы уподобляю я произведениям Натуры, которые прельщают нас в самой своей нерегулярности; которые с неописанною силою действуют на душу, и оставляют в ней неизгладимое впечатление"^*.

^* ("Московский журнал", 1791 г., июль.)

Шекспировские мысли Карамзина были высказаны им в годы, когда ни в русской журналистике, ни на русской сцене не было ни его сторонников и ценителей, ни его пьес, ни даже последующих русских "аранжировок" с переделок Дюсиса. Карамзин первым начал борьбу за Шекспира в русской печати, до него относившейся враждебно к системе его театра.

Достаточно напомнить, что продолжатель дела Карамзина в области журналистики и критики В. А. Жуковский прошел почти мимо Шекспира и что даже в 1802 году небезызвестный писатель А. Н. Грузинцев писал в "Новостях русской литературы" (ч. IX): "Перед трагедией Расина "Ифигения в Авлиде" все шекспировские пьесы суть ничто", чтобы понять то значение, которое в русской шекспириане имеют шекспировские страницы Карамзина.