Тень отца

Характер Гамлета выявляется не только в напряженных трагических столкновениях, но и в обычных житейских взаимоотношениях с различными людьми.

До того как Гамлету становится понятной цель приезда Гильденстерна и Розенкранца, он приветлив, доброжелателен, искренне рад встрече с друзьями детства. Принимая актеров - он ласковый и гостеприимный хозяин, увлекающийся сценическим искусством принц-меценат. Он сам актер-любитель и охотно декламирует монолог из "Убийства Приама". Ему нравятся именно эти напыщенные строфы из пьесы в классическом духе, провалившейся у большой публики, но оцененной знатоками.

Он посвящает Офелии заурядные стихи - их сочинял человек, слабо владеющий искусством "перелагать свои вздохи в стихотворные размеры".

Он не только страдает или гневается, но и шутит; в его памяти еще сохранились детские игры и ему хорошо известны правила спорта. Он неустанно упражняется в фехтовании (V, 2).

В его речи - поговорки и народные загадки; его занимают прибаутки подвыпившего могильщика и, забыв про мировые вопросы, - он охотно выслушивает клоунские шутки о принце, отправившемся в Англию за умом (V, 1).

В страшную минуту он вспоминает о записной книжке - студенческой привычке записывать изречения из сочинений, наблюдения и впечатления (I, 5).

Он любит отца, способен к дружбе. Он - человек. Человек - не с какой-либо большой, невиданно громадной буквы, а попросту человек с понятной биографией, со своими привычками, укладом жизни. Его мысль занята не только вопросами добра и зла, но и новостями столичных театров.

Множество жизненных черт заключено в этой речи. Это реалистический характер. Но реализм, жизненная правда, художественная сила образа не в прямом соответствии той или иной конкретной социальной среде.

В какой мере датский принц типичен для Дании, о которой Шекспир имел самое приблизительное представление? И как счесть типичным для XII века (судя по источникам к нему отнесено время действия) студента Виттенбергского университета, основанного лишь три столетия спустя?

Конечно, легче представить себе Гамлета в елизаветинской Англии. Но и в этом случае обстоятельства не покажутся типическими. Начнем с первого же. Возможно ли счесть типическим явление призрака и отнести к типическим обстоятельствам рассказ обитателя могилы о том, как брат-убийца влил ему в "портики ушей" яд?.. Неужели это напоминает жизненные события и может быть принято за отражение действительности?

Призрак застревает соринкой в "глазах души" не только Горацио, но и каждого, кто попробует рассматривать пьесу с помощью привычных мерок реализма. Соринку пытались извлечь самыми различными способами.

Автора извиняли варварством старинных вкусов, законами жанра; потом - уже в нашем веке - доказывали, что дух вовсе не выходец из загробного мира, а нечто другое. Исследователи и художники различных направлений отыскивали возможность современного толкования этого образа. Под "современным" понимались представления людей нового времени, не только не верующих в призраков, но и считающих подобную веру наивным архаизмом.

Тень отца Гамлета стала подобной загадочной картинке-ребусу, на которой изображено нечто, на первый взгляд, может быть, напоминающее духа, но на самом деле что-то совершенно иное. Это иное легко обнаружить - стоит только перевернуть картинку вверх ногами или же пристально вглядеться в какую-то, казалось бы, несущественную часть изображения. Стоит это сделать, как контуры меняются и вместо листьев обнаруживается фигура охотника, а дом оказывается совсем не домом, а ланью.

Превращение призрака в подобие такой картинки возникло, вероятно, от мысли, что гений не мог бы всерьез верить в духов и, что, очевидно, все в сцене с мертвым королем обладает особым значением.

Духов видит лишь один человек - герой трагедии, писал еще Гервинус. Так происходило не только в "Гамлете", но и в "Юлии Цезаре", "Макбете". Только герой общался с привидениями, а этот человек близок к галлюцинациям; уравновешенная Гертруда не видит умершего мужа, не замечает духа Банко и леди Макбет. Согласно этой теории - призраки не действующие лица, а порождение бреда; видит их только тот, кто предрасположен к крайним формам экзальтации.

Различные части загадочной картинки подвергались пристальному рассмотрению.

Довер Вил сон, посвящая свою книгу "Что случилось в "Гамлете" Уолтеру Грегу, писал, что его сочинению "Галлюцинации Гамлета" - первой атаке на ортодоксальную интерпретацию трагедии - он обязан своей концепцией трагедии.

Доктора Грега особенно интересовала пантомима - начало спектакля бродячих комедиантов. Клавдий, увидев в безмолвной сцене все детали отравления в саду, остался совершенно спокоен. Его совесть ничуть не была смущена. Все, что в дальнейшем заставило его вскочить с места и убежать из зала, в этом случае не произвело на него впечатления.

В чем же могла быть разгадка? В простом положении: Клавдий, по мнению Грега, не совершил преступления. Замешательство короля во время представления было вызвано не воспоминаниями, а непристойным поведением наследника престола. Психически больной принц некогда видел "Убийство Гонзаго". Сцена отравления спящего осталась в подсознании, и Гамлету померещилось, что нечто подобное совершил его дядя - кровосмеситель.

Картинку повернули вверх ногами и обнаружили, что поводом трагедии являлись не события в датском государстве, а - инцест.

Но все же призрак появлялся на сцене, а сам Клавдий объявлял о своей виновности. При подобном объяснении фабула становилась невыдержанной. Концы никак не сходились с концами. Это тоже нашло объяснение: Шекспир писал и для знатоков и для черни, а, по мнению доктора Грега, подмастерья и матросы платили деньги лишь за призраков и мелодраму. Представление без участия духов не собрало бы сборов. Шекспир подсказывал ценителям: дух - галлюцинация, а лондонский сброд наслаждался грубыми эффектами.

Схожие толкования появились и в театре. На сцене МХАТ II стоял, шатаясь, Михаил Чехов - Гамлет. Прожектора освещали его бледное лицо с закрытыми глазами; как в бреду, он произносил слова и свои и духа.

Все это не могло совпасть с тем, что говорил сам Гамлет Гертруде;

 Мой пульс, как ваш, отсчитывает такт
 И так же чист. Нет нарушений смысла
 В моих словах. Переспросите вновь
 И повторю их, а больной не мог бы. 
 Не тешьтесь мыслью, что мои несчастья
 Не в ваших преступленьях, а во мне. 

 (III, 4)

Такие трактовки образовались от желания тешиться мыслью, будто беды жизни скрывались и скрываются не в условиях общественного существования, а в тайнике одинокой души. При таком понимании из трагедии исчезал не только призрак, но и Дания переставала быть схожей с тюрьмой.

Призрак подвергся не раз и символической расшифровке. Он знаменовал собой бездну, рок, извечную тайну бытия. В этой области было не так много достижений, как курьезов, в дальнейшем весело цитировавшихся серьезными исследователями для оживления сухого научного материала.

В 30-х годах нашего века появились книги и статьи, где поиски глубины содержания были объявлены устарелыми. В пьесе не находили ничего, кроме действенной фабулы: борьбы за власть. Шекспира при этом нередко зачисляли в драмоделы елизаветинских времен, писавшего за несколько фунтов пьесы, согласно штампам своего времени.

Довольно часто можно было прочесть, что философы и поэты XIX века придумали все то, над чем актер из Стрэтфорда и не задумывался.

Теперь ларчик открывался без малейшего усилия.

В старом спектакле Вахтанговского театра призрак был заменен Горацио, выкрикивавшем в глиняный горшок (для зловещего звучания) слова, сочиненные самим Гамлетом: слухи о привидениях должны были напугать узурпатора престола и его сторонников.

Все это стоит вспомнить не для спора с работами многолетней давности (вероятно, их авторы думают теперь по-иному), но как гипотезы, проверенные временем, а оно показало, что искусство Шекспира не схоже с загадочными картинками, и если, подобно тому как играют с этими картинками, перевернуть пьесу вверх ногами - получится не новое изображение, а хаос линий, путаница форм.

Открытию нового смысла не помогло также тщательное изучение от - дельной - будто бы определяющей - фразы или положения; такие места отыскивались во множестве, но отдельно взятые - противоречили одно другому.

Сторонникам "кассовой" теории не удалось еще подсчитать барыши компании Бербеджа и установить, что пьесы без призраков - "Ромео и Джульетта", "Отелло" - приносили меньший доход, нежели представления с духами.

Что же касается появления призраков лишь в сознании психически больных героев, то другие исследователи разумно писали, что даже опытный психиатр не определит, каким комплексом страдал солдат Марцелл, видевший духа так же отчетливо, как и Гамлет.

Надо сказать, что, разбирая пьесу чисто рационалистическим путем, нетрудно дойти до мысли, что место духа не так уж значительно в событиях. Мало того, казалось бы, можно эту роль попросту купировать. Как бы подобное предположение ни показалось кощунственным, но представить себе все происходящее в трагедии и без участия призрака вполне возможно.

Ничего существенного в результате такого сокращения - на первый взгляд - не нарушилось бы. Душевная трагедия Гамлета подготовлена в первой сцене; уже обрушились два удара - смерть отца и поспешный брак матери. Глаза на жизнь раскрыла Гамлету сама реальность. Образ мира - "неполотого сада, где произрастают лишь дурные начала" - высказан в первом же монологе; мерзость окружающего непереносима, и лучший исход для человека, обреченного жить в этом мире, - самоубийство.

Не новость и загадочность смерти отца. Гамлет подозревает существование тайны. Когда дух открывает ему имя убийцы, - принц восклицает:

 О мои прозренья! Мой дядя? 

 (I, 5)

Для драматического развития необходимо только подтверждение - улика, подобная платку Дездемоны. Возможно ли было заменить рассказ духа каким-либо жизненным обстоятельством и дать реальное объяснение происходящему? Конечно, возможно. Нетрудно представить себе и письмо, полученное Гамлетом, и внезапное появление свидетеля убийства, раскаявшегося в молчании.

Стоит вспомнить последние акты шекспировских пьес, как станет понятным, что автор не стремился к сложному раскрытию тайны. Марцелл или Бернардо без каких-либо драматургических затруднений могли бы рассказать принцу историю отравления в саду.

Желание Гамлета проверить истинность полученных им сведений с помощью спектакля - стало бы даже более естественным. Течение событий не изменилось бы, а характер принца сохранился бы без перемен. Более того, можно предположить, что логическое оправдание поступков героя при таком сокращении лишь усилилось бы, а фабула приобрела большую стройность.

Всё это выиграло бы.

Всё - кроме одного свойства: искусства Шекспира. Эта часть оказалась бы в огромном проигрыше. Ущерб, нанесенный этой грани, обесценил бы и всю трагедию.

При подобном сокращении "Гамлет" терял не только сверхъестественный элемент, но и поэзию. Весь поэтический замысел трагедии оказался бы разрушенным: исчезал и масштаб этого замысла, и стиль его выражения. Все это было неразрывно связано с образом призрака.

Участие духа как будто обессмысливает разговор о реализме. Однако если само явление тени необычно для реалистического произведения, то еще необычнее для мистического появление такого призрака.

Можно сказать, что этот призрак совершенно не типичен для призраков,

Образ, казалось бы, по самой своей сути лишенный материальности, показан совершенно материально. Бесплотный дух появляется во плоти. Истлевшее лицо покойника в фильме Лоуренса Оливье не схоже с описанием Шекспира.

У духа - человеческое лицо: забрало шлема поднято, и Горацио видит не череп или гниющий облик мертвеца, а лицо короля Дании, каким оно было при его жизни. Описание лишено неопределенности, даже цвет волос указан с точностью: бородка не седая, но с проседью. Выражение лица скорее печально, нежели гневно (I, 2).

Печальны и слова, обращенные к Гамлету, - не заклинания, но жалобы: отец рассказывает сыну о своей любви к жене, о несправедливости ее измены. Он просит сына не оставаться равнодушным к случившемуся.

В словах духа - не столько поэзия загробных ужасов, сколько реальные чувства. Все происходящее воспринимается им так же, как и другими героями. Он чувствует прохладу утреннего ветерка и видит, как светляк начинает убавлять огонек, показывая приближение утра.

Довер Вилсон пишет, что шекспировский дух - в сравнении с другими призраками елизаветинской драматургии - достижение реализма^*. Это верная мысль. Дух - не мистическая тень, а действующее лицо, наделенное человеческими чувствами и мыслями.

^* (J. Dover Wilson, What happens in Hamlet.)

Может быть, это дает возможность считать, что в призраке отца существенно не то, что он призрак, но то, что он отец?

Эта мысль высказана в интересной книге Ю. Юзовского "Образ и эпоха". В главе, посвященной шекспировскому фестивалю в Армении, автор рассказывает о постановке сцен призрака в одном из ереванских театров. Судя по описанию, режиссер пытался напугать зрителей миганием таинственных световых пЯтен и декламацией в рупор, напоминающей, по словам критика, испорченное радиовещание. Вышутив эти приемы, Ю. Юзовский предлагает и свое решение сцены:

"Нам хотелось бы, чтобы беседа с призраком была более человеческой и даже задушевной, быть может, интимной, чтобы она больше соответствовала "этому", чем "тому" миру. Представим себе, что сын близко подошел к отцу или отец к сыну, и что они уселись почти рядышком, и что отец с минимумом аффектации и загробной претенциозности, но глубоко взволнованно и глубоко человечно, рассказал бы сыну, именно рассказал, все что случилось"^*.

^* (Ю. Юзовский. Образ и эпоха, "Советский писатель", 1947, стр. 103.)

Перед тем как представить себе эту беседу, вспомним все, что говорилось в пьесе о появлении призрака.

Когда звезда, сиявшая западнее Полярной, двинулась по своему пути и башенные часы пробили час ночи - перед Горацио, Марцеллом и Бернардо возникло нечто, принявшее, по их словам, "воинственный облик, в котором некогда выступал похороненный король Дании" (I, 1).

Дух был облачен в доспехи.

Он прошел шагом не только величественным, но и "воинственным".

"- Вы говорите, он был вооружен? - переспрашивает Гамлет.

- Вооружен, милорд.

- С головы до ног?

- С головы до ног, милорд" (1, 2).

Зловещим было не только появление мертвеца, но и сам его облик имел какое-то особое, недоброе значение.

"Дух моего отца в оружьи! Тут что-то нечисто! .." - восклицает Гамлет. Увидев убитого отца, он вновь, обращаясь к нему, повторяет приметы его внешности, как бы ища потаенного смысла его облика:

"Что может означать, что ты, безжизненный труп, закованный с ног до головы в сталь, бродишь среди бликов лунного света..." (I, 5).

В холодном блеске вооружения заключалось что-то существенное, связанное со всей поэзией образа.

Эта поэзия возникла сразу же, в первых стихах трагедии. Тревожная перекличка стражи начинала события. Ночью на пустынной площади сменялся караул. Это - военная сцена. И весь образный строй, выражающий появление убитого короля, - суровый и грозный.

Мертвый воин в боевых доспехах тяжелым военным шагом проходит мимо охраны.

Это особая ночь. "Потная спешка превращает ночь в пособницу дня" (I, 4), - рассказывает Марцелл; в Дании льют пушки, привезли из-за границы снаряжение, сгоняют на работу корабельных мастеров. Военная смута приближается к границам.

В этот грозный час является в свою страну убитый король-воин.

Он приходит не только жаловаться сыну, но и требовать от него исполнения долга. Гамлет должен "не сожалеть", "но выслушать со всей серьезностью то, что он ему откроет". Ложью об естественной смерти короля обманут не только сын, но и народ. Наследник престола должен знать, что змея, ужалившая его отца, теперь носит его корону.

Сцена кончается словами, несхожими с задушевной беседой:

"Если есть в тебе природа, не примиряйся с этим. Не допусти, чтобы королевское ложе Дании стало постелью разврата и проклятого кровосмешения".

Исследователи, пытавшиеся применить к "Гамлету" психоанализ, обращали особое внимание на "ложе" и "кросвосмешение", но забывали, что речь шла не о постели, а о королевском ложе - символе продолжения царского рода, и не о сексуальном грехе, но об осквернении престола.

Поэзия выраячает высокую тему общественного долга. В сцене с убитым королем перед наследником престола открывается не только осквернение семейных связей, но и картина гибели государства, управляемого теперь кровосмесителем и убийцей.

В литературных источниках "Гамлета" призрака не было. Без обитателя могилы обходилось сказание Саксона Граматика и легенда об Амлете. Дух обычно сопоставлялся с жанром трагедии мести, и его появление в шекспировской пьесе относили к традиции. Действительно, сочинения этого рода редко обходились без привидений, по словам современника, вопивших, подобно устричной торговке: "Месть!"

Однако не только поэтика жанра влияла на Шекспира. Призраки существовали и в произведениях иного рода и масштаба.

Горацио сравнивал явление духа со знаменьями другой эпохи:

 Порой расцвета Рима, в дни побед, 
 Пред тем как влаетный Юлий пал, могилы
 Стояли без жильцов, а мертвецы
 На улицах швнятицу мололи. 
 В огне комет кровавилась роса, 
 Являлись пятна в солнце; влажный месяц, 
 На чьем влиянье зиждет власть Нептуна, 
 Был болен тьмой, как в светопреставленье. 

 (I, 1)

Рассказ заимствован у Плутарха. В избранных биографиях - книге, отлично известной Шекспиру, - призраки упоминались часто. И не как литературные отступления или фантастические вставки, но как существенные факты самой истории. Сверхъестественные явления описывались наравне и тем же тоном, как и битвы, заговоры, перемены государственной власти. Они были непременной частью событий, особо бедственного характера. Это были не обыденные людские беды и горести, а катастрофа всемирно исторического значения. В дни, предшествующие этим народным бедствиям - согласно описаниям историков, - призраки являлись людям.

То, что казалось неестественным в историческом развитии, предварялось и неестественным в природе: нарушался порядок мирной жизни, и тогда то, что никогда не случалось и, казалось бы, не могло случиться по законам разума, - происходило. Плутарх описывал, как тряслась земля, неведомые птицы слетались к форуму, огненные люди пересекали небо. Шекспир заимствовал и ведьм и видения в ночь убийства Дункана не из сказок, а из эпизода хроники Голиншеда, посвященного убийству таном Донвальдом короля Дуффа. Наряду с противоестественными явлениями летописец указывал и дату: 956 год.

История еще была полна суеверия. Язык науки легко переходил в поэтическую речь. Историки сочиняли длинные монологи давно умершим государственным деятелям и деловито описывали чудеса.

Существенно, что о знаменитых, представших римлянам в мартовские иды, рассказывает не какой-либо темный воин, но философ и книжник Горацио. Плутарх помогает ему понять значение прихода призрака. Значение то же, что и в других случаях, известных из истории.

 Такую же толпу дурных примет, 
 Как бы бегущих впереди событья, 
 Подобных наспех высланным гонцам, 
 Земля и небо вместе посылают
 В широты наши, нашим землякам. 

 (I, 1)

Призрак - скороход государственных бед, он, согласно тогдашним представлениям об истории, как бы типический образ, предваряющий события. Все в Дании идет к гибели, все противно природе человеческих отношений.

Степень нарушений природных законов такова, что обобщающий эпоху образ возникает из сопоставления времени и болезненного увечья.

Наследник престола должен не только отомстить убийце законного государя, но и вернуть времени его естественный ход. Принц мог бы узнать об отравлении отца из письма или от свидетеля убийства, но узнать, что "век вышел из сустава", он мог, только заглянув в глубину общественных отношений, более страшную, нежели глубь бездонных пропастей.

Гамлет подозревал, а теперь он знает, что на троне Дании - убийца, что больше нет святости престола, крепости семьи, нет человеческих понятий правды, долга, совести. Он заглянул в пропасть, дно которой нельзя увидеть безнаказанно. Поэзия создает образ этого смертельного взгляда. Гамлет смотрит в глаза убитого отца.

Мертвый воин, закованный с головы до ног в боевую сталь, появляется в поэзии не как знак трагедии мести, но как образ произведения, изображающего события всемирно исторического масштаба. Куда бы ни уходил принц - все равно, в любом месте, - из-под земли раздается голос призрака. "Ты хорошо роешь, старый крот!" - восклицает Гамлет.

Вспомнив эту фразу, Маркс не случайно сделал ее образом неостановимой подземной работы истории.

Верил ли Шекспир в существование сверхъестественного мира?

Считал ли возможным явление духов?

Вопросы эти праздные и достоверного ответа на них не может быть дано.

Иное дело: верил ли Шекспир в поэтическую силу изображения подобных образов? На это легко ответить утвердительно. Не только верил, но и создал образ духа отца Гамлета.

Лессинг, споря с Вольтером о роли привидений в театре, отметил, что при появлении духа в "Гамлете" "волосы вставали дыбом на голове, все равно прикрывают ли они мозг, верующий в духов или неверующий".

Однако сказать, что призрак есть призрак и что поэзия в этом случае посвящена не просто бредням, а суевериям, свойственным исторической науке того времени, - еще очень мало. Особенность искусства Шекспира в том, что неестественное явление он превращает в реальный образ.

Ю. Юзовский совершенно прав, когда он не соглашается с мистическим толкованием сцены и пишет, что призрак - образ отца. Но он неправ, когда забывает, что этот отец - убитый король Дании.

Но и это не исчерпывает содержания образа. Оно. сложно и неоднозначно. Образ возникает в трагедии на пересечении множества линий. Сцена Гамлета и убитого отца уходит в глубину темы и придает событиям особое значение.

Призрак - не только тень умершего человека, но и тень эпохи. Мертвый блеск лат заставляет воинов вспомнить доспехи, в которых король сражался с честолюбивым властителем Норвегии. Это было честное время, и старый Гамлет победил в честном поединке. Он приобрел норвежские владения по праву.

Теперь все забыто: новое время по-новому решает дела. Юный Фортинбрас набрал голодных головорезов и хочет беззаконно отобрать то, что принадлежит Дании, согласно благородным законам чести. Клавдий - государь, которого трудно вообразить в латах и с оружием в руках, - шлет послов. Идет сложная игра дипломатии.

Убитый король - может быть, единственный из всех участников - пришел в трагедию из суровой, старинной саги, чуждый новому времени и его морали. Он - как бы напоминание, что была когда-то на свете рыцарская доблесть, были честные отношения властителей государств, святость престола и семьи.

Черты действующего лица можно выяснить из его собственных речей и из слов других героев.

Каждый из рассказывающих вспоминает короля по-своему. Для Марцелла - он воин, сильный и храбрый человек. Эти свойства дополнены коротким рассказом: разгневавшись на посланца Польши, король вытащил его из саней и выбросил в снег.

Деталь, казалось бы, совершенно лишняя: ни события трагедии, ни взаимоотношения с Гамлетом никак не связаны с этим случаем. Но память о грубой потасовке характерна для Марцелла и существенна для мышления самого автора. Даже сочиняя легенду, Шекспир не может забыть о реальности: такая деталь ставит легендарного героя на дикую землю средневековья.

Для Горацио - он истинный король.

Гамлет, как бы возражая ему, говорит: - Он был человек.

Но этого человека Гамлет описывает совершенно нежизненно. Созданный им для себя, образ отца отличает и необычная красота и одновременно совершенная нереальность. Его портрет возникает в объединении качеств Марса, Юпитера и Аполлона. Брэдли писал, что когда принц начинает говорить об убитом короле, то слова расплавляются и обращаются в музыку.

В представлении Гамлета его отец был единственным истинным человеком, наделенным всей прелестью человеческих качеств. Этот единственный, по-настоящему достойный человек больше не существует. Он мертв. Убит. В Эльсинор пришла только его тень.

Рядом с этим идеалом особенно мерзкими кажутся люди - рабы эгоистических страстей, граждане ожиревшего века.

Высокий поэтический строй выражает еще одну тему: животному блуду реальности противопоставлена идеальная любовь. Отвратительные картины прелюбодеяния и кровосмешения сопоставлены с истинным чувством, шедшим "рука об руку с обетом, данным при венчании".

Отец Гамлета так любил свою жену, "что даже ветрам не давал коснуться ее щек" (I, 2) - так нежна и ревнива была любовь, подобная существованию на вершинах горных пастбищ (III, 4).

Эта любовь не умирает даже тогда, когда умирает человек. Несмотря на измену жены, муж, убитый ее любовником, продолжает оберегать ее от справедливого гнева сына.

Эта линия образа лишь начинается в первом акте. Ее завершение - в сцене спальни (III, 4).

В издании 1603 года появлению призрака в этой картине предшествовала ремарка: "Входит призрак в ночном халате". В наши дни такие слова кажутся потешными. Однако в них заключен смысл. Дело, конечно, не в необходимости такой костюмировки, но в указании на изменение в этом случае внешнего облика духа.

Иным является и отношение к призраку двух героев: Гамлет видит отца так же отчетливо, как и в прошлых сценах. Гертруда не видит своего убитого мужа.

Странность заключается в том, что на площади дух является не только Гамлету, но и Горацио, Марцеллу и Бернардо. Все люди, мимо которых он проходит, могли отчетливо разглядеть его фигуру и даже черты лица. Теперь - в спальне королевы - одно действующее лицо видит призрака, как если бы это был живой человек, другое - не видит. Слова Гамлета о присутствии отца в комнате Гертруда принимает за бред.

В чем смысл перемены отношения автора к свойствам призрака?

Вспоминая умершего отца, Гамлет говорит Горацио, что он помнит короля так отчетливо, как если бы тот сейчас стоял перед ним. Отец ушел из жизни, но и сейчас он рядом.

- Где, принц? - спрашивает Горацио.

- В глазах души моей, - отвечает принц.

Гамлет верен памяти отца. Не забыли короля Горацио, Марцелл и Бернардо. И они тоже видят его. Утратила память о нем Гертруда; она забыла умершего мужа постыдно быстро.

Поэзия создает образ памяти и образ забвения. Метафора делается буквальной: Гамлет видит отца, потому что помнит его, Гертруда не видит мужа - он пропал из ее памяти.

Глаза ее души закрылись. Она душевно слепая.

Теперь призрак уже не в латах; в этой сцене он не знамение государственных бед. У ложа королей Дании, на котором был зачат и рожден Гамлет, собрались муж, жена и сын. Муж охраняет жену от гнева сына - такова его любовь к ней. Но изменившей жене не дано его видеть.

На примере с призраком видно, как ограничено одностороннее понимание шекспировской поэзии. Только в столкновении различных черт открывается сложное единство образа. Призрак и фантастичен и реален, но фантастичность не похожа на мистику, а реальность не напоминает обыденности.

Это образ поэтического реализма: формы изображения иногда схожи с жизненными, иногда пропорции сдвинуты; суть явления открывается в сгущении определенных качеств; обобщение достигает такого размаха, что теряются место и дата - появляются во всей своей грозной мощи вселенная и история.

Реализм становится крылатым...

Тогда обыденное набирает такую силу, что дух захватывает, и мы не успеваем заметить, когда же нехитро сколоченная повозка, в которую запряжены чубарая и гнедая лошадь, а также каурый конь по имени Заседатель, вдруг отрывается от пыльной земли и летит на все четыре стороны света непостижимой птицей-тройкой.

Тогда дрожат улицы и площади, и за крохотной фигуркой петербургского чиновника, потерявшего счастье, мчится огромный, недвижимый всадник на недвижном, вздыбленном коне.

Тогда приходит в свою страну в грозный час ее истории мертвый король,

И нелегко заметить, какими художественными способами реальная фигура немолодого, печального воина превращается в закованного в железо вестника истории.