Человек, который давал слишком много воли своему уму (Г. Козинцев)

Слова - кинжалы

Перед сценой в спальне Гамлет говорит, что как бы ни была сильна его ярость, он не подымет на мать кинжала, но в словах, обращенных к ней, - будут кинжалы (II, 2). Королева Дании, не испугавшаяся ворвавшихся во дворец мятежников, падает на колени перед сыном, умоляя его замолчать. У нее не хватает сил слушать слова Гамлета. Шекспир ищет наиболее точное сравнение, чтобы выразить силу этих слов. Он уподобляет их зеркалу, способному отразить невидимое. Речь Гамлета становится родом такого зеркала: королева видит истинное отражение самой сокровенной части своей души (III, 4). Гертруда не только осознает свой проступок - отчетливость понимания такова, что она различает цвет своего позора. Понятие совести сгущается до материального явления, ее можно даже увидеть, как предмет.

Слова заставляют зрение как бы повернуться вокруг оси, и глаза видят совесть; ясность видения мучительнее самой сильной боли. Мать просит сына только об одном: не говорить.

 Гамлет, перестань! 
 Ты повернул глаза зрачками в душу. 
 И там повсюду пятна черноты, 
 И их ничем не смыть. 

 (III, 4. Перевод Б. Пастернака).

В подлиннике перед духовным зрением Гертруды предстают как бы совершенно реальные пятна: черные, плотно въевшиеся, не меняющие своего цвета. Слова "колят пополам" сердце Гертруды.

Про эти слова нельзя сказать, что их слышат, воспринимают, что они доходят до сознания. Все это не точно и не выражает характера их действия. Слова - оружие - вонзаются в плоть, колят, режут. Физическая боль заставляет Гертруду осознать тот же образ, что осознал раньше ее сын. Раненная словами она умоляет:

 Гамлет, пощади! 
 Твои слова, как острия кинжалов, 
 И режут слух. 

 (III, 4)

В образе слов-кинжалов - как бы сгусток важнейшей части поэзии Гамлета, поэзии удивительно сложной и одновременно совсем простой. Эта поэзия сложна, потому что Шекспир стремится проникнуть в незримые процессы истории и невидимые движения человеческой души. Эта поэзия проста - она превращает невидимое в видимое.

Исследователи уже давно отметили предметность воображения Шекспира. "Каждое слово у него картина", - писал еще в XVIII веке Томас Грей. Эти картины связаны с вещами и явлениями повседневной жизни.

 Не знаю я, как шествуют богини, 
 Но милая ступает по земле*.

^* (Шекспир. 130-й сонет. Перевод С. Маршака.)

Гамлет ступает по земле; у него ясный взгляд и чуткий слух. Перед глазами датского принца жизнь. К каким бы неведомым далям ни устремлялась мысль - она определена реальным. Самые, казалось бы, отвлеченные идеи возникают из простых жизненных положений и выражаются образами, взятыми из обыденности.

Простое возводится в сложное, но сложное выявляется через простое. Высокие мысли о жизни и смерти образуются в отражении обычных явлений и сопоставляются с обиходными предметами и будничными делами.

Смысл монолога "Быть или не быть" - предмет споров поколений. Это место трагедии нередко считалось примером отвлеченного мышления. Исследователи искали философский подтекст сцены так старательно, что иногда забывали о тексте. Потом характер мышления стали выводить из риторики. Рассуждения Гамлета о жизни и смерти отнесли к педагогическим достижениям стрэтфордской школы, где Шекспир учил риторику - 6 часов в неделю греческую и 8 часов римскую.

Профессор Колумбийского университета Дональд Кларк писал, что именно этот монолог - пример формального мышленья, а сама постановка вопроса "что выше: быть или не быть?" - лишь упражнение на заданную тему, и довольно обычную для риторического воспитания. И что только понимание совершенной отвлеченности предмета - формальной тезы, антитезы и аргументов - дает возможность найти смысл и место монолога.

С этим трудно согласиться.

Разумеется, и традиции Сенеки, и речи в суде, и церковные проповеди, и правила Цицерона - все это существенно для понимания литературной почвы эпохи, но суть в том, что искусство Шекспира не стелилось по этой земле, а высоко поднялось над ней.

Не условно риторическая, а жизненная интонация слышится в словах героя трагедии. Античные "пращи и стрелы яростной судьбы" первых строчек раскрываются картинами господства недостойных над достойными, несправедливости угнетателей, презрения гордецов, боли отвергнутой любви." Все это для Гамлета - не фигуры красноречия, а пережитое им самим. И все это уточнено Шекспиром до бытовой "волокиты в судах" и "наглости чиновников".

Только неизвестность загробного существования заставляет человека "тащить на себе бремя, кряхтя и потея под тяжестью изнурительной жизни".

Суд, чиновники, тяжелое бремя, пот...

Будничные, невеселые дни проходят в шекспировской поэзии. Тень решетки упала на жизнь. Мир схож с тюрьмой; в ней множество казематов и подземелий: это образцовая тюрьма (II, 2). Дания - наихудшая. Из острога нельзя убежать. Смерть приходит - не схожая с аллегорическим скелетом с косой; она напоминает служащего тюремного управления, "строгого судебного пристава, арестующего без проволочки" (V, 2).

Художники - иллюстраторы пьесы - с особенным увлечением изображали Гамлета с черепом в руке; символ напрашивался сам собой: человек как бы заглядывал в бездонную глубь небытия.

Однако все происходившее на кладбище несхоже с символом. И череп в руках Гамлета - не обобщенный знак смерти, и не просто некие останки, а череп шута, жившего в замке старого короля. Придворный скоморох играл с принцем, когда тот был ребенком. Рассказывается, как шут таскал малыша на спине и тот целовал его в губы. Известно его имя. Йорик пел куплеты, потешно прыгал, каламбурил.

Однажды он зло подшутил над могильщиком. Шутка описана: он облил его вином. Еще определеннее: вылил гробокопателю на голову бутылку рейнского. Труп шута пролежал в земле двадцать три года и истлел; сохранился лишь череп. Его только что выбросили из могилы; он набит землей и гнусно пахнет (V, 1).

И все. Больше сказать о нем нечего.

Качества человека исчезли - остались приметы черепа.

Поэзия развивает это положение. Могильщик выбрасывает из земли и другие черепа - они подобны костям Йорика. Между ними нет различий. Но как различно то, что исчезло.

Гамлет пробует описать эти исчезнувшие качества; он вглядывается в череп, вернее - вслушивается. Портрет умершего возникает в звуке его голоса, интонации речи. Мертвая голова как бы начинает светскую беседу. Гамлет отчетливо слышит эти обтекаемые пустяки: "Доброе утро, любезнейший милорд! Как поживает добрый милорд?"

Череп-придворный расхваливает лошадь другого любезнейшего придворного, рассчитывая на подарок.

А вот другой череп. Поэзия его портрета иная. Гамлет предполагает: умерший был юристом. Слышен скрипучий голос крючкотворца. Увертки, казусы, казуистика.

Перед Гамлетом еще один череп. Третий портрет - он написан лишь одними терминами. Особые выражения появляются в словаре; акты по закладу земельной собственности, расписки, неустойки, двойные поручительства, возмещение возмещений, двойные сделки - это череп скупщика земель.

Портреты созданы жизненностью интонаций, характером профессионального лексикона. Подтекст Шекспира неотделим от текста. Образы писателя не наряд мысли, но ее плоть; она всегда материальна.

"Все мы живем во вселенной - об этом забывать не надо, - писал Маршак, - но кроме того, у каждого из нас есть более простой и определенный адрес - страна, область, город, улица, дом, квартира.

Наличие такого точного адреса может служить критерием, позволяющим отличить подлинную поэзию от претенциозной и поддельной".

Поэзия Шекспира всегда имеет адрес.

Исследователи шекспировского словаря уже давно обратили внимание на пристрастие поэта к непоэтическим выражениями. В XVIII веке их вымарывали, как низменные; они казались непристойными для высокого жанра трагедии.

Каролина Сперджон сгруппировала метафоры, наиболее часто встречающиеся в речах датского принца. Они касаются садоводства и огородничества, еды, питья, болезней и лекарств, охоты, спорта, юриспруденции, фортификации; житейских дел различных людей: солдат, арестантов, бродяг, актеров, плотников, могильщиков. Гамлет знает, как возделывают землю, строят города, воюют на суше и на море - самые сложные понятия высказываются им в образах, связанных с обыденным существованием.

Это обыденное существование нарушило свое естественное состояние. Перед Гамлетом открывается картина искажения общественных и личных отношений. Он видит мир, как запущенный огород, где гибнет все живое, плодоносное. Властвуют те, кто похотлив, лжив, низмен.

Это - нестройный мир.

Тема смерти - одна из основных в трагедии - начинается значительно раньше кладбища; запах гниения исходит не только от черепа Йорика. Слова Марцелла: "Что-то прогнило в королевстве датском" - справедливо цитировались так много раз. Это важные слова. Государство-тюрьма гниет.

Труп Полония, валяющийся под лестницей, можно "обнаружить носом". Грех Клавдия "смердит" - ужасающий запах несется к небу.

Метафоры - гангрены, гниения, разложения-заполняют трагедию.

Исследование поэтических образов показывает, что в "Гамлете" доминирует представление болезни, ведущей к смерти, разложению. Эта болезнь невидима. Множество сравнений сопоставляют происходящее с внутренней опухолью, растущей, убивающей организм, но внешне еще не обнаруживаемой^*.

^* (См.: С. Spurgeon, Shakespear's Imagery.)

Времена "заплыли салом", как ожиревший бездельник. Это болезненная тучность: уже трудно дышать и сердце бьется тяжело, с перебоями.

Время - у Шекспира - не отвлеченное представление, а "совокупность обстоятельств"^*.

^* (См.: A. Schmidt, Shakespear's Lexicon.)

Все сошло с колеи, вышло из пазов - и нравственные связи и государственные отношения. Все жизненные обстоятельства вывернуты. Эпоха круто свернула с пути; все стало болезненным и неестественным, как вывих.

Все поражено порчей.

Низменные плотские начала владеют людьми. Гнусность поступков прикрывается лживыми словами. Шекспир называет их - раскрашенными. Клавдий говорит, что щеки шлюхи так же уродливы под подмалевкой, как "мои дела по сравнению с моими раскрашенными словами" (III, 1).

Искусство подмалевки скрывает картину подлинной жизни. Если стереть ретушь, можно увидеть, что суть происходящего не только не сложна, но просто удивительна своей несложной обыкновенностью. Духовность и душевность - только раскрашенные слова, а на деле все просто. Проще, нежели у животных.

Гертруда забыла умершего мужа через два месяца после его смерти. "Зверь, лишенный дара мыслить, печалился бы больше". Но даже это сравнение кажется Гамлету сложным и возвышенным, он ищет более наглядное и обыденное - королева Дании вступила в новый брак, "прежде - чем износились башмаки, в которых она шла за телом моего бедного отца, вся в слезах, как Ниобея" (I, 2).

Подмалевка изображала скорбь Ниобеи, а на деле женская верность обладает меньшей прочностью, нежели подметки.

Новая свадьба последовала так быстро, потому что "жаркое, не съеденное на поминках, пошло в холодном виде на свадебные столы" (I, 2). Эта спешность вызвана попросту экономическими соображениями: еда могла протухнуть - вот и поторопились со свадебным пиром. Желание подешевле сготовить угощение - существеннее совести.

Сравнения воздействуют контрастом. Сопоставление картинных слез Ниобеи и еще непрохудившихся подметок сшибает полюса возвышенного и низменного. Ложь проявляется в мнимо возвышенных формах, а истинное положение - сугубо прозаично. В этом художественный смысл множества метафор, выражающих мысли Гамлета. Все в королевстве - от идеи власти до морали - низводится этим сравнением к физиологической простоте животных инстинктов или блатной грубости.

Государственный переворот, осуществленный Клавдием, - попросту уголовщина; это даже не захват власти, а мелкая кража. Корона Дании - символ величия власти - для короля, подобного Клавдию, лишь ценный предмет: вещь, которую можно украсть, как и всякую другую, если она плохо лежит, стянуть, чтобы потом содрать за нее подороже. Гамлет старается высказать эту мысль как можно яснее: сделать наглядным понимание Клавдием природы власти. Нынешний муж Гертруды "жулик, стащивший государственную власть, укравший с полки драгоценную корону и спрятавший ее в карман!" (III, 4).

Некогда священнослужители возлагали венец на главу государя - и особа его становилась неприкосновенной. Теперь корону стащил вор и упрятал в карман. Там она и находится вместе с табаком, складным ножом и неоплаченным счетом из харчевни. То, что произошло, - не государственный переворот, а мокрое дело.

Поэзия доводит прозаичность метафор до пародии. Но так как предметом пародии являются наиболее дорогие для Гамлета жизненные связи, то это - трагическая пародия.

В чем моя вина, что ты смеешь обвинить меня так громко и грубо? - спрашивает Гертруда.

Гамлет отвечает, что ее проступок "лишает брачный союз души и превращает сладчайшую веру в набор слов" (III, 4).

Человеческие отношения обездушены.

В "Короле Лире" герцог Альбанский говорит, что жизнь движется к тому, "что люди станут пожирать друг друга, как чудища морские" (IV, 2).

Общество, изображенное в "Гамлете", ужасает не сходством с диким существованием хищников и не особой жестокостью, напоминающей кровожадность чудищ, но пустотой бездушия. Из жизни исчезло возвышенное и духовное. Ужасны не зверские преступления, а обыденность отношений, лишенных человечности.

Раскрашенные слова создают лишь подобие человечности и возвышенности. Это ложь; чтобы ее разоблачить Гамлет противопоставляет подмалевке физиологическую грубость - она не имеет пределов. Наследник престола говорит королеве, что ее брак - блуд в загаженном свином хлеву (III, 4).

Сын орет на мать, что она валяется в зловонном поту продавленной кровати, замаранной распутством (III, 4).

Джентльмен разговаривает с девушкой, которую он любит, как с потаскушкой из грошового притона (III, 2).

Гамлет хочет заставить людей прекратить лгать. Он выявляет ложь во всех человеческих отношениях и показывает людям мерзость их обездушенной жизни. Он уверен: такое существование может продолжаться лишь потому, что привычка лгать заставила утратить естественные чувства; люди как бы потеряли дар ощущений.

Если бы у Гертруды сохранилось хоть одно человеческое чувство, то и это - единственное - не могло бы сменить прошлую любовь на нынешнюю. Клавдия не могли бы предпочесть даже "глаза без зрения, уши без рук и глаз, обоняние без всех других чувств или даже заболевшая часть одного из чувств не могла бы так заблуждаться! " (III, 4).

Цель Гамлета пробудить "заснувшие чувства", растопить жаром образов сердце, "затвердевшее, как медь, от проклятой привычки" (III, 4). Он заставляет видеть и слышать, он оживляет совесть преступника и делает его воображение картинным.

Он возводит в гиперболу пошлое, животное, низменное.

Беспредметных поэтических красот нет ни в словах принца, ни в его внешности. "Зеркалом моды" он был до начала событий, изображенных в пьесе, теперь - по словам Офелии - он ходит в растегнутом колете, с непокрытой головой, его чулки в пятнах, без подвязок и спустились до щиколоток (II, 1).

Клавдий рассказывает Гильденстерну и Розенкранцу: наследник престола переменился не только внутренне, но и внешне: он стал непохож на того, кем был (II, 2).

О "столь изменившемся сыне" говорит и Гертруда (II, 2).

Характер сумасшествия, изображаемого Гамлетом, - мрачен. Принц "резко нарушает свои мирные дни буйным и опасным безумием" (III, 1).

В его поведении - не только не видны изящные манеры, но, напротив, - желание нарушить этикет, оскорбить двор резкостью и мыслей и тона.

Обаяние образа возникает вопреки какому-либо представлению о юношеском изяществе, внешней привлекательности. Можно не придавать решающего значения упоминаниям о тридцатилетием возрасте (V, 1), тучности и одышке (V, 2) - это лишь отдельные фразы, но считать их как бы несуществующими и несвязанными с замыслом автора вряд ли верно.

В скорби Гамлета нет ничего ласкающего глаз и слух. Он презирает показную видимость "украшения и одеяния скорби" (I, 2); все это - лишь обман, способы "казаться" (I, 2).

Он ругает себя шлюхой, мужицким рабом, судомойкой (II, 2).

Некогда Гамлет дарил Офелии не только подарки, но и "слова, столь благоуханные, что подарки возрастали в цене" (III, 1). Теперь он ненавидит эти слова; чем трагичнее его положение, тем резче речь.

"Сцена тени в "Гамлете" вся написана шутливо, даже низким слогом, но волос становится дыбом от гамлетовских шуток", - сказал Пушкин.

Поэзия этой роли во многих ее местах неотделима от низкого, народного слога, выражающего серьезнейшие мысли и чувства трагедии. Гамлет, ненавидящий ложь подмалевок и раскрашенных слов, менее всего напоминает грациозного принца в изящных одеждах.

Это чувствовали и Эдмунд Кин и Павел Мочалов; упреки некоторых современных критиков в "неблагородстве манер" и "отсутствии величия" относились вовсе не к природным свойствам этих актеров, а к их восприятию роли. Эти художники искали в своем герое силу, резкость, мятежный дух. Прекрасные манеры и придворное изящество в полной мере изображали и прославленный исполнитель "благородных римлян" Кембл и лейб-гвардейский трагик - Каратыгин. Победа осталась не на их стороне.

Образ Гамлета создавался под открытым небом, на подмостках балаганного театра в эпоху еще достаточно грубую. Лондонские подмастерья, извозчики, матросы с кораблей, приезжие фермеры хохотали над шутками Гамлета, сочувствовали его переживаниям. Это был герой понятный и близкий не только ценителям, но и всем тем, кто с трех сторон, стоя, окружал подмостки "Глобуса".

В самом начале XVII века Антони Сколокер писал о двух путях искусства: "Должен ли я писать свое обращение к читателям в духе "Аркадии", которой невозможно дочитаться досыта и где проза и стихи, содержание и слова превосходят друг друга красотой, подобно глазам его возлюбленной; или должен я писать так, чтобы быть понятным стихии простонародья, как трагедии дружелюбного Шекспира?"

Изысканная прелесть поэзии сэра Филиппа Сиднея противопоставлялась искусству Шекспира, нравящемуся "всем, как принц Гамлет".

Слово "поэзия" обладает множеством значений; в толковом словаре есть и такое определение: "дар отрешиться от насущного, создавая первообразы красоты". Этим даром не обладал Шекспир. Он никогда не отрешался от насущного. В этом было одно из свойств и его гения. Поэзия, выражающая образ Гамлета, вырастает из житейской прозы, лишенной прикрас, нередко не только суровой, но грубой и жестокой.

Гамлет - народный образ человека, говорящего правду "словами, режущими, как кинжал".