Тираноборческие идеи

В картине общественной организации, как она рисовалась человеку XVI в., королевской власти принадлежало центральное, ключевое место. В ней усматривали начало и конец всех общественных связей, истоки "общественного блага" или социальных зол, обрушивавшихся на народ. Разумеется, это была идеализация роли государственного начала в общественной жизни. Однако она не столь уж далека была от действительности. Если вспомнить, что речь идет об эпохе абсолютизма, когда стечение исторических обстоятельств действительно дало возможность королевской власти возвыситься настолько, чтобы на время превратиться в вершительницу судеб европейских народов, то значение, которое придавалось ей в общественном сознании интересующий нас эпохи, легко объяснить.

Почти одновременно с новой (позднефеодальной) формой государственности возникло и новое политическое учение. Его создателем был итальянский гуманист Макиавелли. Известно, для того чтобы вскрыть природу публичной власти, как таковой, Макиавелли счел нужным освободить эту категорию от всех элементов житейской морали, которые в его глазах только затемняли суть дела. И в этом действительно заключалась предпосылка превращения политики в науку. Однако политическая мысль Англии XVI в. продолжала двигаться в традиционном русле средневековых доктрин. Она просто не была в состоянии рассуждать о политике иначе, как в связи с личной моралью правителя, ее осуществляющего^*. И это потому, что общественное сознание тюдоровской Англии еще не видело различий между моральными основаниями отношений частных и публичных, отношений между "соседями", с одной стороны, и между королем и его подданными - с другой. Кем бы ни был король с точки зрения политической доктрины, поскольку он смертен - он человек, а потому ко всем его поступкам применимы постулаты "общечеловеческой" морали, и первым среди них являлся в глазах современников Шекспира принцип "добрососедской взаимности".

^* (Bloom A. Shakespeare Politics. New York, 1964, ch. II. )

Одно из величайших открытий Лира - открытие его родства с бедняком, у которого даже нет лохмотьев, чтобы защитить тело от непогоды. "Лучше бы тебе лежать в могиле, чем подставлять свое голое тело под удары непогоды. Неужели вот это, собственно, и есть человек? Присмотритесь к нему. На нем все свое, ничего чужого. Ни шелка от шелковичного червя, ни воловьей кожи, ни овечьей шерсти... Все мы с вами поддельные, а он - настоящий. Неприкрашенный человек и есть именно это... голое двуногое животное и больше ничего. Долой, долой с себя все лишнее!" ("Король Лир", III, 4). Такой должна быть точка отсчета во всех рассуждениях о венценосцах. Разумеется, Лир сделал свое открытие, не восседая на троне, а при обстоятельствах для короля чрезвычайных, когда он сам оказался в положении бездомного бродяги, па пустыре, застигнутый неистовствующей бурей. Точно так же и Ричард II открыл для себя ту же истину только тогда, когда корона Англии стала ускользать из его рук.

Итак, чтобы применить моральные критерии к королевской власти, нужно было прежде всего очеловечить ее носителя. И тогда цель этой власти будет заключаться в гарантии "справедливости". Как и его современники, Шекспир не сомневался, что вне государства, т. е. в конечном счете вне существующей монархии, эта цель не достижима. Следовательно, подлинная проблема заключалась в том, при каких условиях королевская власть может обеспечить подданным это желанное "царство справедливости".

У Шекспира и его современников - если об Аристотеле они были бы только наслышаны - имелось много возможностей па опыте прийти к пониманию фундаментального различия между королем и тираном: тиран блюдет только личные интересы, король заботится об интересах народа. Для первого государство есть прежде всего воплощение его воли, для второго его назначение - "благо общества". Общество же есть не что иное, как взаимосвязь и взаимозависимость членов, его составляющих, включая и государя, оно есть выражение нужды одного человека в другом^*. Здесь проходит водораздел между концепцией произвольной власти, власти как родовой или приобретенной монополии - и концепцией власти как моральной ответственности, обязательства перед теми, над кем она осуществляется. "Добрый правитель" не рассматривает возвышение над народом как освобождение своего "я" от моральных уз, связывающих человека с человеком, оно есть их лучшее проявление. Социально-этическое истолкование природы, целей и средств публичной власти характерно не только для таких "политических" драм Шекспира, как "Кориолан" и "Юлий Цезарь", но и для хроник. В конечном счете оно восходит к гуманистическому идеалу государя: народ "выбирает" правителя для собственной, а не для его пользы. Государство "учреждается" для того, чтобы благодаря заботам королей и их усилиям подданные могли жить в безопасности и были ограждены от несправедливости. Поэтому государь, подобно пастуху, должен пасти своих овец и беречь их от волков. И если какого-нибудь монарха настолько не уважают и ненавидят подданные, что он может сохранить власть не иначе как с помощью страха, то для него лучше оставить престол, чем удерживать его всеми возможными средствами.

^* (Spalding J. Op. cit., ch. 3. )

Шекспир ни разу не ставил под сомнение политическую целесообразность сословного членения современного ему общества, его аристократический строй, но вместе с тем он вскрывал более глубоко лежащие основы всякого общественного устройства - принцип взаимозависимости правителя и управляемых. В этой "общности человеческого начала", объединяющего короля с подданными, "общности", которой не могли скрыть пи титулы, ни сан, он усматривал основание принципа "взаимности", который единственный цементирует государство, гарантирует его устойчивость и долговечность^*.

^* (Ibidem; Morton A. L. Shakespeare's Idea of History, s. 1., 1964, p. 13. )

Вспомним, как Генрих V, переодевшись простым воином, в ночь накануне решающей битвы при Азинкуре (1415) беседует со своими солдатами. "Ведь, между нами говоря, король - такой же человек, как я, - замечает он.- Фиалка пахнет для него так же, как и для меня; небо представляется ему таким же, как и мне; все чувства у него такие же, как у всех людей. Если снять с него королевские его уборы, оп окажется в наготе своей обыкновенным человеком, и, хотя его стремления взлетают выше наших, они опускаются на землю так же, как у всех нас" ("Генрих V", IV, 1). И в другом месте:

 Коль царственную пышность исключить?
 То что же ты такое, идол - пышность? 

Итак, король - всего лишь человек. Вся символика его величия - мишура. Чего стоят претензии на божественность и непогрешимость, если их олицетворяет подверженный всем слабостям смертный, если все завершается превращением его в "кусок глины", разве что пригодной для замазки щелей, чтобы остановить ветер ("Гамлет", V, 1).

Не потому ли Генрих V наиболее близок к шекспировскому идеалу "доброго короля", что именно его устами наиболее отчетливо выражено сознание родства "всех людей" (невзирая на их сословные различия). Из этого сознания и вытекали: во-первых, сама возможность "доверия" подданного к правителю, принцип "послушания", во-вторых, "моральная ответственность" государя за свои деяния перед подданными.

Эту взаимосвязь выразил один из "собеседников" Генриха V - воин по имени Вильяме. "Да, но если дело короля неправое, с него за это взыщется, да еще как. Ведь в судный день все ноги, руки, все головы, отрубленные в сражении, соберутся вместе и закричат: "Мы погибли там-то"! И одни будут проклинать судьбу... Боюсь, что немногие солдаты умирают... с благочестивыми мыслями, когда у них одна кровь на уме? И вот если эти люди умрут не так, как подобает, тяжелая ответственность падет на короля, который довел их до этого..." ("Генрих V", IV, 1). Та же идея моральной ответственности короля перед подданными в известном монологе Генриха передана следующим образом:

 Все, все - на короля!
 За жизнь, за душу,
 За жен и за детей, и за долги!
 И за грехи - за все король в ответе! 

Там же

Совершенно очевидно, что речь идет об "идеальном короле", которого действительная история не знала. Исторические короли Англии - либо узурпаторы и рабы собственной прихоти, либо никуда не годные правители, вскармливавшие временщиков-тиранов.

Изображая историю английских королей как постоянный конфликт между произволом государя (исповедующего концепцию власти "божьей милостью") и интересами народа (испытывающего на себе горестные последствия его политики), Шекспир раскрывает глубоко трагедийный характер публичной власти (основанной на этом коренном противоречии). При этом отчетливо выступают две стороны трагедийного: внешняя (обреченность всякой власти, основанной не на "любви народа", а на страхе и рабском послушании королю) и внутренняя, личная (правитель рано или поздно предстает перед судом своей совести). Напрашивается вывод: пи один человек не достоин королевского венца, ибо, не будучи богом, он не может быть эталоном справедливости. Но если это так, то узурпатор, наделенный умом и "доброй волей", более полезен на троне, чем глупец, увенчанный короной по наследству. Порочный, по "законный" король нередко сохраняет корону ценой столь же кровавой, что и захват трона узурпатором. Для "общего блага" важно не то, каким путем добыл король корону, а то, каким человеком оказался ее обладатель. Беды, проистекавшие для народа от пребывания на троне порочных королей, неисчислимы. Но судить правителя, согласно тюдоровской концепции "порядка", подданные не вправе:

 Избави боже!... 
 Как может подданный судить монарха?..
 Божьего величия подобье.
 Правитель, вождь, наместник, им избранный,
 Помазанный, венчанный, полновластный, -
 Судим ли будет подданным и низшим?.. 

Ричард II", IV, 1

Правители-тираны точно так же существуют благодаря попустительству божьему, как и "добрые" короли. В одном случае - это бич божий, ниспосланный народу за грехи, в другом - благость. Восстать против тирана - значит восстать против неисповедимой воли божьей. У верующего нет альтернативы: его долг неукоснительное по-слушание любому правителю. "Абсурдно, чтобы мятежники, являющиеся худшими из людей, превратились в судей над королями, решая, кто из них добр и терпим. Но если даже король порочен и бесчестен и если очевидно для всех, что он таков, восстание - негодное и нежелательное средство. Если правители порочны, то потому, что бог этого желает как воздаяние [подданным] за прошлые грехи. Поэтому непозволительно разрешать кому-либо судить в таких делах. Единственное, что остается подданному, - молиться... Восстать - значило бы прибавить новый грех к тем, что уже совершены. Воздаяние принадлежит лишь господу"^*.

^* (Certain Sermons or Homilies. London, 1864, p. 109. )

В хрониках Шекспира, разумеется, мы не найдем теоретического обоснования права подданных низлагать короля-тирана, но зато тем большее значение приобретает освещение в них тех периодов истории, когда короли действительно низлагались. В десяти пьесах на сюжеты новой (для современников Шекспира) истории Англии таких эпизодов три: низложение Генриха VI Эдуардом Йорком; вторжение в Англию Генриха Ричмонда и гибель Ричарда III в битве при Босворте; низложение Генрихом Болингброком Ричарда II.

Смысл первых двух событий крайне затемнен: в первом случае характером Генриха VI, во втором - тюдоровским мифом.

Во-первых, Генрих VI никак не мог быть изображен королем-тираном, хотя его неспособность управлять и создала предпосылки для произвола временщиков. Его низложение трактуется поэтому как акт, продиктованный то честолюбием Йорков, то политической необходимостью. Правда, сам Генрих VI видит свою вину в том, что его безвольность разожгла честолюбие герцога и тем самым ввергла страну в кровавую усобицу: "Как станет вся страна за эти муки клясть государя в горе безутешном" ("Генрих VI", ч. Ill, II, 5).

Тем не менее в акте низложения и последовавшего за этим умерщвления Генриха VI нет ничего тираноборческого. Клятва верности новому королю не воспринимается как измена.

 Король Генрих.
 На царство в колыбели я помазан;
 Отец и дед мой были королями,
 И клятву верности вы дали мне.
 Скажите ж, не нарушили вы клятву? 

 Нет: 
 Пока царили вы, верны мы были. 

Там же, III, 1

И уж вовсе нет ничего тираноборческого в акте убийства Генриха VI Ричардом Глостером:

 Когда убийство жертв невинных - казнь,
 То кто же, Глостер, ты, как не палач? 

Там же, V, 6

В отличие от Генриха, Ричард III - классический для тюдоровской историографии образ тирана. Неудивительно, что история его падения содержит поэтому немало тираноборческих мотивов. Вспомним речь Ричмонда перед решающей битвой:

 Уж с вами говорил я, земляки...
 Одно запомните-что бог и право
 Сражаются на нашей стороне...
 ...Друзья, ведь правда,
 Что он тиран кровавый и убийца,
 В крови поднявшийся, в крови живущий,
 Не разбиравший средств, ведущих к цели,
 Убивший тех, кто средством в этом был...
 Коль вы потрудитесь тирана свергнуть,
 Заснете сладко вы, убив тирана. 

"Ричард III", V, 3

Достаточно сопоставить эту речь Ричмонда с тюдоровской ортодоксией послушания, чтобы обнаружить, насколько она отклоняется от последней. Какими бы путями Ричард ни добыл корону, он был венценосцем "по праву": ведь он - Йорк!

Узурпация Ричарда нарушила порядок престолонаследия, но не свергла правившую династию и, следовательно, не могла оправдать появление нового узурпатора. Между тем "право" Ричмонда на английскую корону было куда меньшим, чем у Ричарда Глостера. Отсюда подчеркивание Ричмондом "тиранического" характера правления Ричарда, чтобы самому предстать избавителем страны, а не узурпатором ее короны, мятежником против законного короля. Речь Ричмонда перед битвой при Босворте была бы истинным образцом тираноборческой проповеди, если бы не одна особенность - изображение (в соответствии с тюдоровским мифом) предприятия Ричмонда как акта провидения. В самом деле, в этой речи Ричмонд предстает не как политик, не как выразитель мирского порядка или гражданской нравственности, а как простое орудие всевышнего. Дело Ричмонда - дело божье, его мотивы и оправдание - в неисповедимой воле божьей. Иначе не понять эту сверхчеловеческую самоуверенность Ричмонда, его предсказание благоприятного исхода битвы и т. д. В ранее цитированной проповеди говорится: "Если случайно восстание [против короля] оказывается успешным, то это только потому, что господь избрал мятежников как орудие своего дела"^*.

^* (Ibidem. )

В таком случае, разумеется, от идеологии тираноборчества мало что остается.

Обратимся теперь к третьему эпизоду - низложению Ричарда II. Однако в данном случае требуется небольшое отступление. Дело в том, что к концу правления Елизаветы история низложения Ричарда II неожиданно приобрела животрепещущий политический характер. Она широко использовалась многоликой оппозицией королеве в антиправительственной агитации в качестве исторического прецедента и юридического аргумента.

Так, в 1584 г. увидел свет анонимный памфлет под названием "Копия письма, написанного магистром искусств Кембриджа своему другу в Лондоне относительно беседы двух почтенных людей о современном положении и некоторых действиях графа Лейстера и его друзей в Англии" (авторство приписывается иезуиту Парсонсу). Главное обвинение, выдвинутое против Елизаветы, заключалось в том, что она окружила себя фаворитами, которые руководят ею, вместо того чтобы прислушаться к совету тех, кто заслуживает доверия. "Короли и королевство часто терпели крушение из-за неумеренного расположения к лицам, его не заслуживающим". В качестве подтверждения приводились примеры из истории Англии: низложение Эдуарда II (из-за чрезмерного фавора к Гавестону и двум Спенсерам), Ричарда II (из-за чрезмерного расположения к графу Оксфордскому) и др. Мораль была ясна: короли могут низлагаться, когда этого требует благо государства. С тех пор судьба Ричарда II все чаще воспринимается и как предупреждение королеве, и как прямой призыв к действию^*.

^* (Talbert. The Problem of Order. Chapel Hill, 1962, p. 146 ff.)

Итак, ситуация в Англии в правление Елизаветы превратила в монархомахов иезуитов, подобно тому как при Марии Тюдор ими являлись протестанты. Устами "доктора гражданского права" автор "собеседования" провозглашает "право государства освободиться от правительства тирана, тигра, льва, жадного волка, врага общества, кровавого убийцы". "Есть много примеров, - продолжает он, - когда христианские государства низлагают своих правителей и господь споспешествует им в этом, ниспосылая им очень хороших правителей (взамен низложенных.- Ж. Б.)". Далее, имея в виду судьбу Ричарда II, автор одобряет такой способ действий: во-первых, низложение этого короля совершилось без убийства, во-вторых, король был низложен парламентом и по его "добровольному согласию".

В 90-х годах внутриполитическая ситуация в Англии многим напоминала ситуацию, предшествовавшую вторжению в Англию Генриха Болингброка. "Великое правление" заканчивалось, когда все сильнее ощущались признаки глубокого кризиса. Упадок торговли, продолжающиеся огораживания множили армию бездомных и бродяг; все более ясно проявлялось общественное недовольство, участились локальные беспорядки и мятежи. На этом фоне бросаются в глаза распространение пуританизма, рост оппозиции королеве в парламенте, наконец, все менее успешная борьба с Испанией. В 1597 г. Эссекс возглавил экспедицию против Испании. Однако вместо нападения на испанские гавани, как планировалось, он направил корабли к Азорским островам с целью перехватить "Золотой флот". Потерпев полную неудачу (испанцы изобрели систему конвоирования судов), Эссекс вернулся в Англию с пустыми руками. Времена великих флибустьеров канули в лету. "Весь механизм моего правления, - жаловалась Елизавета французскому королю, - мало-помалу приходит в негодность".

Тень Эссекса нависла над Англией. Его честолюбие все чаще вызывало на ум Генриха Болингброка. В письме Рауленда Уайта Роберту Сиднею от 5 ноября 1595 г. сообщалось: "В последний понедельник королева Елизавета показала графу Эссексу напечатанную книгу, в которой содержалась опасная похвала в адрес графа... По возвращении от королевы он выглядел бледным и огорченным. Он был очень болен". Среди государственных бумаг того времени есть заметка: "О мятежной книге, касающейся наследования короны Англии", показывающая, что автор оправдывает изменения в порядке наследования и выступает против короля Шотландии^*. В 1598 г., в канун отправки Эссекса в ирландскую экспедицию, появилась книга под названием "Первая часть жизни и правления Генриха IV", которую автор (сэр Джон Хейуорд) посвятил графу Эссексу. В обращении к читателю говорилось, что смена на престоле Ричарда II Генрихом IV - "живой пример". Из 149 страниц книги 136 были посвящены Ричарду II. Таким образом, заглавие книги скрывало истину; это была книга о Ричарде II. По существу, в ней оправдывалось низложение этого короля. Однако, чтобы скрыть такую позицию, в книге приводилась речь епископа Карлейля, выступившего против данного акта. Не одобряет епископ и передачу короны Генриху Болингброку. Если Генрих искал корону как наследник, он должен был дождаться смерти Ричарда. Если он ее получил по праву завоевания, то кто же королевского подданного назовет завоевателем? Ричард не мог при жизни на законном основании отдать свою корону, поскольку он даже не вправе отчуждать драгоценности, ей принадлежащие^**.

^* (Ibidem. )

^** (Ibid., p. 200 ff. )

Известно, что Эссекс в том же 1599 г. самовольно вернулся из Ирландии и вскоре был взят под стражу. В июне 1600 г. его судили и оставили под стражей. На суде его поступки связывались с книгой Хейуорда. В июле того же года Хейуорд был вызван на допрос в Тайный совет и заключен в Тауэр. Архиепископ Кентерберийский распорядился вырезать из книги Хейуорда посвящение Эссексу, все последующие издания ее были сожжены. В августе 1600 г. Эссекса по распоряжению Елизаветы освободили из-под стражи. Он пытался опять заслужить расположение королевы, надеясь снова получить откуп на торговлю сладкими винами, приносившую огромный доход, но ему было отказано. Запутавшийся в долгах, Эссекс оказался в тупике. Его сторонники начали готовить мятеж. 6 февраля 1601 г. некоторые из них явились в театр Шекспира ("Глобус") с требованием поставить драму о "низложении и убийстве короля Ричарда II". Актеры этому воспротивились, доказывая, что пьеса давно сошла со сцены и соберет мало зрителей. Но когда им обещали сумму более значительную, чем обычно приносил спектакль, сопротивление было сломлено. 7 февраля драма о "короле Ричарде" была показана, галереи театра заполнили сторонники Эссекса, а 8 февраля они вышли на улицы Лондона. Мятеж не удался, и его участники оказались в Тауэре. 19 июня Эссекс предстал перед судом и вскоре был обезглавлен. На суде ему предъявили обвинение в том, что на протяжении пяти-шести лет он готовил заговор с целью захватить корону Англии. Одним из доказательств этого обвинения служила посвященная Эссексу книга Хейуорда, а также спектакль о Ричарде, сыгранный по требованию мятежников. Характерно, что в изданиях драмы Шекспира о Ричарде II (1597 и 1598) сцена низложения Ричарда отсутствовала. Она восстановлена только в издании 1608 г.

Мы столь подробно рассмотрели вопрос о политическом звучании истории Ричарда II (в последнее десятилетие правления Елизаветы), чтобы очевиднее стали тираноборческие мотивы в этой хронике Шекспира^*. Итак, история Ричарда II - единственный в хрониках Шекспира эпизод, в котором мотивы низложения короля были даже в освещении тюдоровской историографии окрашены в тираноборческие тона. И хотя Шекспир ввел в драму всю аргументацию тюдоровской ортодоксии (относительно священности и нерушимости титула "помазанника божьего"), она не могла затмить сам факт исторической победы аргументов прямо противоположных. Ведь Ричард, вопреки предупреждениям Карлейля, был все же низложен, более того, он сам "пожелал" участвовать в Церемонии собственного низложения и передачи власти Генриху Болипгброку. Для этой драмы - одной из наиболее "политических" среди хроник Шекспира - прежде всего характерно то, что в ней по сути, отсутствует мотив провиденциализма. Низложение Ричарда II выступает как Дело почти исключительно рук человеческих - как результат их свободного и сознательного решения. В самом Деле, Генрих Болингброк ни разу не ссылается на волю божью. Его главный мотив - мотив политический: необходимость государственная.

^* (Greenleaf W. H. Order, Empiricism and Politics. London, 1961, ch. 1. )

 Король Генрих.
 Видит бог, об этом я не думал.
 Если бы не нужды государства,
 Не сочетался б я вовек с величьем. 

"Генрих IV", ч. II, III, .7

Вторая, и может быть еще более важная, особенность анализируемой хроники заключается в том, что восстание против "законного монарха" рисуется в ней не только как дело рук феодальной знати, другими словами, что тираноборчество не носит на себе печать разновидности феодальной смуты. Шекспир это много раз подчеркивает ссылками на "страну", "государство", на поведение солдат, лондонцев и т. п. Это не обычный мятеж феодальных лордов - речь идет о воле народа, которая в конечном счете обеспечила успех Болингброка. С другой стороны, в драме разоблачены попытки Ричарда II связать свои интересы с провидением. Каждый раз, когда Ричард, не способный действовать как политик и военачальник, говорит о надежде на помощь неба, Шекспир находит повод разоблачить ограниченность, беспочвенность, иллюзорность подобных упований.

Итак, ортодоксии вопреки, провидение осталось в стороне, и это потому, что от короля отвернулся народ. Речь идет, по сути, о всенародном выступлении против короля.

 Белобородые на голый череп
 Надели шлем, грозя тебе; мальчишки.
 Стараются басить и заключают.
 В доспех тяжелый женственное тело,
 Чтоб против власти выступить твоей.
 Монахи учатся гнуть лук из тиса...
 Грозя престолу; 
 И даже пряхи ржавым топором
 Грозят венцу. Восстали стар и мал.

"Ричард II", III, 2

Убежденный в божественной природе собственной власти, Ричард II сделал вывод о безнаказанности своих, действий, сколь произвольными они ни были. Но история его правления раскрыла глубокую ошибочность подобной концепции власти. Оказалось, что она основана на неписаном "договоре", на принципе "взаимности", нарушение которого наказуемо еще здесь, на бренной земле. Эту концепцию развивает не какой-то один персонаж драмы - к ней сводится "моральный урок", заключенный в пьесе.