Достоинство человека

Правильно ли умозаключить, что трагедии Шекспира проникнуты пессимизмом?

Пессимизм - мировоззрение, утверждающее бессмысленность и бесцельность жизни, которая, в силу непреодолимых законов, обрекает человечество на страдания. К такому выводу, например, приходит Макбет.

 Бесчисленные "завтра", "завтра", "завтра"
 Крадутся мелким шагом, день за днем,
 К последней букве вписанного срока;
 И все "вчера" безумцам освещали
 Путь к пыльной смерти. Истлевай, огарок!
 Жизнь - ускользающая тень, фигляр,
 Который час кривляется на сцене
 И навсегда смолкает.

("Макбет", V, 5. Перевод М. Лозинского)

Это, действительно, взгляд пессимиста. Но не забудем, что и мысли и речь принадлежат Макбету. В его положении естественно думать так. Но Гамлет и Отелло подводят своей жизни иной итог. Оба просят остающихся в живых, чтобы те рассказали о них: датский принц желает, чтобы о его жизни узнали другие поколения, венецианский генерал хочет оправдаться в глазах дожа и сената. Над трупами других героев произносят надгробные слова друзья или враги, и всегда в них подчеркиваются человеческие достоинства погибших.

О Шекспировских эпитафиях можно написать специальную диссертацию, но мы ограничимся просто констатацией того, что в последнем счете подчеркивается благородство павших в жизненной борьбе, каковы бы ни были их слабости, заблуждения и ошибки. Человеческое величие перевешивает недостатки. Макбет - единственный, кому не прощают ничего, сопровождая его в могилу кличкой "мясника", и это справедливо, ибо шотландский тан и сам знал, что его злодействам не может быть прощения.

Остальные - не злодеи, они люди, и все, что в них самих было источником трагического, было человечным - даже их ошибки. Более того, как личности они все необыкновенны (в этом и Макбет с ними равен). Их человеческая значительность и делает их злосчастную судьбу истинно трагической. Все они выше рядовых людей, во-первых, по положению в обществе, во-вторых, по личным качествам (по воле, мужеству, уму, страсти). Все в них велико, в особенности же - всепоглощающая отданность одному стремлению. В их жизни всегда есть цель, и большая. Они сознательно выбирают тот или иной путь, и препятствия или несчастья, которые возникают в их судьбе, всегда огромны. Когда такие грандиозные люди сталкиваются с бедствиями жизни, их страдания достигают крайнего предела.

Больше всего их величие проявляется в том, как они несут бремя, которое легло на их души. А состоит это бремя отнюдь не только в личном несчастье. Оно в том, что на каждом шагу пути они ведут счеты со всей жизнью. Для Гамлета гибель отца, для Отелло измена жены, для Лира неблагодарность дочерей, для Тимона измена прежних друзей означают крушение всего миропорядка. Меньшим их несчастье им не кажется. И обида их не за себя, а за все человечество.

Такими же масштабами мерят свою судьбу Антоний и Кориолан, ибо их судьба в самом непосредственном смысле связана с целым миром, над которым они хотят господствовать. У Гамлета или Отелло конкретные обстоятельства иные. Гамлет отвергает малейший намек на то, что его честолюбие уязвлено. Но где речь идет об отношении человека к человеку, там для них и находится центр мироздания. Малейший ущерб подрывает его прочность, поэтому для них нет пустяков, и, как говорит Гамлет, настоящий человек "вступит в спор из-за былинки малой, когда задета честь" (IV, 4).

Философская общезначимость трагедий Шекспира возникает иногда из частных, казалось бы, конфликтов. Всеобщность они приобретают благодаря тому, что сами герои придают им общечеловеческое значение. Для всякого человека его жизнь - это вся жизнь. Рядовые люди и оценивают всю жизнь по тому, как живут они. Герои Шекспира живут не только своей жизнью. Каждый из них мыслью объемлет весь мир.

Новейшие критики хотят убедить в том, что в произведениях Шекспира эта черта просто отражает определенную космологическую систему средневековья. Но согласно последней человек должен был чувствовать себя жалкой песчинкой в беспредельном мироздании. У Шекспира же мы видим обратное: сознание человека вмещает вселенную в духовном мире одного существа, которое благодаря этому обретает подлинное величие, ибо в чем оно, как не в том, что человек выходит за узкие пределы личного.

Итак, герой Шекспира своей судьбой мерит всю жизнь. В силу этого счастье или несчастье он не может рассматривать только как проявление некой случайности. Если с ним поступили несправедливо, значит, несправедлива вся жизнь. Если страдает он, то страдает весь мир. Так чувствуют и так думают трагические герои Шекспира, и тогда перед ними возникает вопрос: какая же сила делает судьбу человеческую такой или иной?

На это драмы Шекспира содержат разные ответы, в зависимости от того, кто их дает. Одну точку зрения выражают злодеи. Такие люди, как Яго и Эдмунд, не верят ни в бога, ни в черта: сами люди устраивают все, и никакой загадки в этом нет. Другие-и это, как правило, старики (например, Лир, Глостер) - верят в бога или богов. Третьи - и к числу их относится большинство главных героев трагедий - не знают происхождения зла, но часто задумываются над тем, откуда оно. Они не разделяют трезвого практицизма первых и мистической веры вторых. Жизнь для них не простая сумма добра и зла, и они не верят в то, что все предопределено свыше.

Гениальность Шекспира проявилась в том, что обе эти крайности он отвергал. Какая-то закономерность существует. Она не божественного происхождения, но и не сводима к очевидным действиям людей. Она таится в реальной жизни, не поддаваясь прямолинейному суждению рассудка. Для обозначения ее Шекспир искал такое образное понятие, которое включило бы в себя все причудливое многообразие жизненных явлений.

Прежде всего он распознал противоречие между тем, каковы вещи должны быть по своей сущности и какими они являются в действительности. Эту раннюю стадию его мировоззрения мы нашли отраженной в поэме "Лукреция", где Шекспир обозначил несоответствия, имеющие место в жизни, понятием "Случая" (Opportunity). Но уже и там, рядом с этим возникло и другое понятие "Время" (Time), которое выражало изменчивость.

Постепенно образное понятие Времени заняло главное место во взглядах Шекспира. Суть его широка и всеобъемлюща. Оно включает жизнь в ее вечном течении. "Время меняет всю мировую природу", - как говорил еще Лукреций. И мы видим у Шекспира, как это происходит. Когда Гамлет хочет сказать, что естественный и нормальный ход жизни нарушен злодейским убийством его отца и короля, он выражает это образом: "Время вышло из пазов", "вывихнуло суставы" (The time is out of joint, I, 5).

Есть, следовательно, некая норма жизни, естественный круговорот природы, в который входит и смерть. Но смерть отца Гамлета - нарушение естественного хода вещей по злой воле человека. Жизнь, Время всегда мстят за подобные нарушения, но как это происходит, человек не в состоянии предвидеть. Во всяком случае, божественной справедливости в этом нет. Вина Корделии (непослушание отцу) несоразмерна с расплатой, какую она несет. За Дездемоной вообще даже тени вины нет, а она расплачивается гибелью за ошибку Отелло. Гамлет не заслуживал гибели так же, как и некоторые другие герои трагедий.

Одной из сторон трагического и является у Шекспира то, что нарушения естественного порядка вещей приводят к тяжелейшим последствиям для всех - и для правых и для виноватых. Жизнь, Время мстят всем людям за то, что кто-то из них отступает от законов человечности. У Шекспира нет в трагедиях поэтической справедливости, потому что он не видит ее в жизни.

Впрочем, каждая из его трагедий завершается возвратом к тому, что в идеале является торжеством естественных начал. Это одерживает победу Время. Оно возвращает жизнь в нормальное русло. Такова та философская концепция, которая определяет композицию трагедий Шекспира: нарушение естественных законов жизни несет разрушение и гибель, но жизнь стремится к тому, что является нормальным состоянием вещей и отношений.

Такая философская основа трагедий показывает, что в пессимизме Шекспира нельзя обвинить. Другое дело, что гибнут прекрасные люди. Но потому-то трагедия и является трагедией, что она показывает страдания, выпадающие на долю людей.

Картина жизни, рисуемая Шекспиром, - это движение через смены добра и зла, от покоя к смуте и от смуты к покою. Это и есть Время.

Если поэтически Время воплощается Шекспиром в образе живого существа, наподобие Кроноса с косой, это отнюдь не означает, что перед нами новая вариация бога. Абстрактному и неуловимому ходу мирового развития жизни Шекспир дает поэтическое образное обличие, наделяя его некоторыми конкретными чертами и признаками, но не обожествляя и не питая по отношению к нему никакой богобоязненности. Божественное провидение нельзя не только осуждать, его не разрешается и обсуждать.

Со Временем можно спорить, его можно винить, проклинать, как это и делают герои Шекспира.

Как ни всемогуще Время, есть в жизни сила, способная противостоять ему; это - человек. Время то возносит его, то низвергает, но человек остается самим собой. И это равно относится к героям и злодеям. Каждый - то, что он есть. Время в силах уничтожить человека, но не в силах изменить его природу. Все, что в человеке заложено, поднимается, чтобы дать ему силу, необходимую для сопротивления ударам Времени. В этом и обнаруживается героическая сущность великих страдальцев от жизненных бурь, которых изображает Шекспир.

Страдания могут надломить их, и все же они будут гордо стоять под всеми ураганами и падут только, когда их сразит коса смерти. Насколько герои верны себе, видно и в тех крайних случаях, когда их охватывает умопомрачение. Даже и в таком состоянии они верны тому, что составляло их жизненный пафос.

Переживая тяжелейшие муки, герои Шекспира сохраняют стойкость. Они смело смотрят в лицо самому страшному, что уготовила им жизнь и перед чем они, в сущности, сами поставили себя. В этом тайна их человеческого обаяния, причина того уважения, которое они вызывают к себе, даже когда мы знаем их ошибки или пороки.

Герои Шекспира обладают высочайшим сознанием своего человеческого достоинства, хотя оно и может у них быть ложно направленным. Отсюда их величие и их красота. Частности морального характера как бы отступают перед красотой человеческого достоинства, что делает, например, Макбета и Кориолана героями не менее величественными, чем Гамлет или Отелло, хотя обаяния они лишены, ибо здесь уже вступает в действие наша моральная оценка и мы не в состоянии отождествить себя с ними так, как склонны иногда отождествлять себя с Гамлетом или Отелло.

Как бы то ни было, все трагические герои обнаруживают, каким великим может быть человек перед лицом враждебных обстоятельств и в страданиях. Мужество, с которым он идет навстречу худшему в своей судьбе, не уклоняясь и не отступая ни на шаг, свидетельствует о таких огромных силах, о которых обыкновенный человек может только мечтать. До последнего дыхания борются они и умирают непобежденными.

Такое гордое понятие о человеке не вяжется с пессимизмом, который способен вдохновить лишь на пассивное перенесение страданий. Герои Шекспира не складывают оружия, смерть вырывает его у них из рук. Это и есть то, что обычно обозначают как веру Шекспира в человека. Он знает, что в человеке живет огромная, непреодолимая сила, сила, которая делает его способным противостоять самому ужасному во внешнем мире и в нем самом.

Шекспир часто показывает в трагедиях, как человек обращает эту силу во вред себе и другим. В этом трагизм жизни. Но то, что такая сила есть, таит залог другой возможности: а что, если человек обратит ее на добро? В трагедиях это не только возможность: существует Корделия! Вместе с Аиром мы понимаем: вот для кого стоит жить и кто придает жизни цену в любых условиях.

Корделия гибнет, гибнет вопреки разуму, справедливости, гибнет потому, что Время вышло из пазов. Надо, чтобы люди захотели вернуть его на верный путь. Надо! Надо! Об этом кричит, вопиет каждая из трагедий Шекспира, который сокрушался из-за трагизма жизни и все же сохранял где-то в тайниках сердца веру в то, что такое великое и прекрасное существо, как человек, не может не возмутиться собственным несовершенством и злом в жизни. Автор великих трагедий не отошел от гуманизма, не изменил ему. Он верен великому учению, которое предстает перед нами здесь в новом виде как трагический гуманизм.