Матушка глупость

Совершены произведения искусства заключали в себе образы, выражавшие сущность наиболее устойчивых общественных противоречий. Эпохи меняли формы этих противоречий, но суть их оставалась неразрешенной. Поэзия создавала как бы сгусток этой сути - поэтическую идею.

Образы - идеи перерастали век, новая эпоха узнавала в них и свое время.

В поэме Гоголя само сочетание слов "мертвые души" являлось поэтической идеей, обладающей возможностью огромных обобщений, охватывающих не только крепостничество николаевской эпохи, но и весь мир хищнического приобретательства, всегда враждебный развитию передового человечества - миру "живых душ".

Поэтическая идея, обобщающая важнейшую часть происходящего, есть и в "Короле Лире". Шекспир увидел действительность как царство обмана и подделки. Общественные отношения воспринимались им как бесчеловечные и безумные.

Каким же путем эти отношения существовали и даже обладали видимой крепостью?

Очевидно, человечными и разумными они могли казаться лишь невидящим глазам и затемненному рассудку. Эта мысль, а вместе с ней и сравнение, - истоки поэтической идеи. Попробуем проследить ее возникновение и развитие.

В начале пьесы на сцене государственные деятели, советники короля, приближенные к трону, но никто из них, умных и опытных людей, не понимает, что раздел государства повлечет за собой гибель старого короля и распад страны. Этого не понимали ни Кент, ни Глостер, ни сам король.

И все же существовал человек, который все предвидел. Он понимал все то, чего не могли понять наиболее мудрые люди.

Единственный разумный человек - дурак, шут. Это он сразу же, в первых своих словах, предсказал будущее.

Королю Британии восемьдесят лет. Однако опыт привел его лишь к наивности. Все, что он совершил в здравом уме, - безумие. Проклятие Корделии и изгнание Кента - поступки безумца. Но Лир совершил их, будучи в нормальном состоянии. Король ошибался во всем: не разбирался в своих детях, ему была неизвестна жизнь его страны.

Но стоило только Лиру потерять рассудок, он начал понимать истинный смысл происходящего. Дурак был единственным умным. Разумный человек - безумцем. Умалишенный стал мудрецом.

Эти контрасты обладали глубочайшим смыслом. Поэтическая идея, выражая собой оценку происходящего в реальном мире, доводила до абсурда основы государственной системы, показывала неразумность общественных отношений.

Каким же путем можно было об этом говорить и кто обладал возможностью высказать подобные мысли, не поплатившись головой?

Такую привилегию имел только один человек. Единственный человек в государстве обладал правом так говорить - шут. Он был общепризнанным дураком и мог безнаказанно говорить правду. Это было его единственным правом.

О возможности стать таким человеком мечтал меланхолик Жак в "Как вам это понравится":

 Попробуйте напялить на меня
 Костюм шута, позвольте мне свободно
 Все говорить, и я ручаюсь вам,
 Что вычищу совсем желудок грязный
 Испорченного мира...*

^* (Перевод П. Вейнберга.)

С древности народ привык, что тот, кого считали самым глупым, высказывал разумные мысли. Бесправный шут стал обличителем. Дурацкая потеха нередко превращалась в осмеяние всего, что велено чтить.

В недрах средневековья возникла аллегория правящей миром матушки Глупости. Она накрывала своим дурацким колпаком князей, пап, рыцарей. Сочинители мятежных шуток проповедовали, что в важных речах слышен звон скоморошьих бубенчиков, а из-под роскошных головных уборов торчат ослиные уши.

В церквах устраивались праздники дураков: в храм тащили ослицу, избирали дурацкого епископа, кадили вонючим дымом и обращали богослужение в шутовство.

История театра сохранила приказ французского короля заковать в кандалы и отправить в тюрьму базошских клерков, изображавших, как дурацкая Матушка управляла королевским двором, грабила и унижала народ.

Повсюду возникали шутовские объединения - "цехи дураков", "дурацкие ордена".

В конце пятнадцатого века вышел на немецком языке "Корабль дураков" Себастиана Бранта. В книге описывалось, как собрались со всего света глупцы, чтобы отплыть в Наррагонию - страну дураков: модники, доктора, взяточники, педанты, астрологи, шулера. На обложке был изображен набитый людьми корабль, плывущий по морю. Над головами мореплавателей развевался флаг с дурацкой головой в скоморошьей шапке.

Что же вызвало это царство ослиных ушей? Корысть, заставляющая человека забывать об общем благе. Отныне миром правил господин Пфенниг.

Уже не средневековая догма "первородного греха" объясняла уродство жизни, а разум подвергал своему суду общественный порядок.

В шестнадцатом веке количество книг, посвященных прославлению глупостй, увеличилось. На кафедру взошла сама дурацкая Матушка и объявила во всеуслышание: "Глупость создает государство, поддерживает власть, религию, управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава Глупости". Это было "Похвальное слово глупости" Эразма Роттердамского - боевая книга гуманизма. Мысль была высказана без прикрытия. Со всей убедительностью доказывалось: современное общественное устройство существует лишь оттого, что, очевидно, большинство людей - глупцы, не видящие сути государственных учреждений, являющихся в своей основе издевательством над здравым смыслом. Если все это продолжает существовать, - значит миром правит глупость.

Рабле писал: "В этом мире все шиворот-навыворот. Мы поручаем охрану наших душ богословам, которые - по большей части - еретики, тела вручаем лекарям, которые ненавидят лекарства и никогда их не принимают, имущество наше мы поручаем адвокатам, которые друг с другом никогда не ведут процессов".

Глупость и безумие - вот основы общества.

"Глупость, как солнце, бродит вокруг света и светит повсюду", - говорит шут в "Двенадцатой ночи".

Под солнцем глупости все развивается шиворот- навыворот. Весь мир ходит пока на руках, головой вниз. В "Короле Лире" об этом поет шут, его куплеты являются своеобразным комическим отзвуком трагических картин шестьдесят шестого сонета.

Менее всего эти шутки - игра в веселые нелепицы. Сила подобных острот и каламбуров, вставленных в наиболее драматические места пьесы, заключалась в том, что все последствия жизни "вниз головой" показывались в сценах, полных боли и гнева.

Образ мудрой глупости был подкреплен другим, уточняющим его, - слепым зрением.

Лишившись глаз, Глостер говорит, что ему не нужно зрения:

 Я оступился, когда был зряч. 

У него были ошибочные представления о своих сыновьях, о делах в государстве. Дальнейшие события заставили его понять ложность этих представлений, у него стали иные, правильные оценки всего происходящего. В подобных случаях говорят: человек прозрел. Но если только теперь он прозрел, следовательно, раньше он был слеп. Поэтическая идея несоответствия зрения и видения проходит сквозь все развитие образа Глостера. Советник Лира обладал здоровыми глазами, но он ничего не видел. Сравнение с поступками слепого было применимо ко всем его действиям. Он слепо доверял Эдмунду, слепо повиновался герцогу Корнуэльскому, он смотрел, глядел, рассматривал, но ничего не видел.

Он увидел только тогда, когда потерял зрение.

Его ослепили, и он прозрел. Страдание помогло ему понять мир.

Высшая точка поэтической идеи Шекспира высказана Глостером:

 В наш век слепцам безумцы вожаки. 

Сумасшедшие властвуют, а те, кто им добровольно подчиняется, слепые, если они не видят общественного безумия. Положение подтверждено множеством уточняющих его контрастов, в которых закон, мораль, право показаны существующими "шиворот-навыворот", "вверх ногами".

Буря вихрем перевернула привычные понятия и положения. Король стал нищим, шут - мудрецом, слепой увидел мир, умный заговорил бредом помешанного, умалишенный стал философом.

"Дания - тюрьма", - утверждал Гамлет, это утверждение относится не только к Дании короля Клавдия, но и ко всем местам, где происходит действие трагедий. Жить в государстве-тюрьме величайшее несчастье для человека, но если это истинное положение, то, быть может, счастье следует искать в подлинном доме заключения?

Лир умоляет скорее заточить его и Корделию, он рисует жизнь в тюрьме, как радостный праздник:

 Пускай нас отведут скорей в темницу. 
 Там мы, как птицы в клетке, будем петь.

В царстве госпожи Жадности тюрьма, вовсе не худшее место для человека. За запорами и решетками человек лишен свободы не более, нежели в своей повседневной жизни, где свобода его существования - мнимая и господствующая несправедливость все равно сковывает его лучшие стремления, чувства и мысли.

Три различных образа, каждый по-своему, отражают хаос общественных отношений. Иногда эти три характера образуют единый ансамбль, они становятся связанными друг с другом: мысли их сосредоточены на одном и том же, они как бы дополняют один другого, у всех троих, при всем их различии, появляется и некоторое внутреннее сходство.

Это - Лир, шут и Эдгар. Каждый из них выражает тему безумия по-особенному.

Безумие Лира - подлинная болезнь.

Представляется помешанным, чтобы спрятаться от преследования, Эдгар - это изображение безумия.

Играет роль дурачка, чтобы при помощи маски глупца увеселять, шут - это форма юмора.

Все трое говорят нелепицы, но стоит вдуматься в кажущийся бессмысленный набор слов, и во всем отыскивается значение. Все трое - мыслители. Взаимосвязь их сложна.

Нелегко определить отношения между Лиром и шутом, не только жизненные отношения двух людей, но и соотношение поэтических образов.

Черты характера шута - свойства человека, выработанные реальными обстоятельствами, - увидеть нетрудно. Можно восстановить его биографию, понять, что происходило с ним еще до его первого появления на сцене. Вероятно, он был дворовым человеком, обязанным изо дня в день увеселять хозяина. Он был обязан вызывать улыбку на лице Лира, рассеивать печальные мысли. Одной из забав был разговор шутов со своими властителями будто с приятелями, даже с некоторым оттенком пренебрежения. То было самое забавное шутовство, которое только могли себе представить всесильные монархи. Они от души смеялись, а шуты промышляли такой потехой.

Особенно усовершенствовал этот прием шекспировский шут. Так они и привыкли разговаривать друг с другом, как равные: самый сильный человек в государстве и самый ничтожный. Но шут был человеком умным и смотревшим на жизнь не только сквозь бойницы королевского замка, он видел, этот ничтожный человек, многое, о чем не имел представления самый сильный. В бессмыслице, которой увеселял шут, появились крупицы мудрости. Шут был взят из дворни, и мудрость его была горькой мудростью нищего народа.

В сюжет "Короля Лира" вошел старинный народный образ мнимого дурачка, а на самом деле - умного и прозорливого человека.

События осложняли поведение шута. Вместо дворцовых залов он оказался в степи; его некогда могущественный хозяин - теперь нищий изгнанник. Но это не изменило отношения шута к Лиру: он был искренне привязан к нему и, несмотря на все перемены в жизни старого короля, продолжал так же честно служить ему. Он пытался продолжать исполнять свои обязанности, а служить для него значило увеселять. Но выбитый из привычной жизни, измученный лишениями, он шутил уже по-новому: улыбка незаметно для него становилась гримасой скорби, веселье пропиталось горечью. Но он не переставал дурачиться; подобно военному, который уже не способен ходить штатской походкой, хотя и вышел в отставку, шут не мог разучиться быть шутом. Его жалобы превращались в каламбуры, горе невольно высказывалось клоунскими ужимками.

Шут имеет свою жизненную историю, человеческий характер. Однако этим не исчерпывается содержание роли.

В неразрывной связи с реальными чертами существует и поэтическое обобщение. Оно связано с народным творчеством, посвященным сатирическому прославлению Глупости и Безумия. Шут их полномочный представитель на сцене, сопровождающий происходящее своими примечаниями. Он озирает события взглядом истинного мудреца, потому что, когда у всех мозги набекрень, единственный умный тот, кого считают самым глупым.

Шут не только увеселитель короля, но и клоун- философ, горький мудрец века всеобщего безумия.

Всем отлично знаком его колпак и дурацкая погремушка. Стоит ему появиться, уже известно, кто он и что собой представляет. Он не только один из участников драматических событий, но и образ, существующий вне пьесы, известный всем с детства. Уже множество раз изображалось, как он приставал со своей погремушкой к королям, богачам, даже к самой смерти. Зритель привык воспринимать знакомую фигуру и как человека, и как аллегорию.

Шут сложно связан с Лиром не только одними жизненными отношениями, но и поэтическим взаимодействием. Свойства одного предмета выявляются сравнением с другим: во внешне непохожих явлениях открывается внутренняя схожесть.

Шут и потешает короля, и выявляет смысл его поступков. Дурак сопутствует королю, если король ведет себя, как глупец. Придворный скоморох становится похожим на тень короля. Только к тени приросли ослиные уши. За королем следует клоун, но вместе с ним плетется и злое воспоминание о совершенных королем нелепостях.

Все это не напоминает недвижимые определения символов. Поэтическая идея развивается, возникают новые связи, отражаются новые стороны действительности.

Тень не просто отбрасывается фигурой человека, но и вступает с ней в своеобразные отношения. Человек хохочет, слушая шутки собственной тени. Проходит время, человек перестает смеяться. Тень сказала ему то, о чем он уже начал догадываться, но в чем еще боится признаться даже себе. Это уже не тень, а совесть. Дурак заговорил тайными мыслями короля.

Меняется освещение. Тень то укорачивается, то удлиняется, она становится пародией на контуры тела, которое ее отбросило. Но она отброшена телом, она неотделима от него.

Шут не расстается с Лиром не только потому, что предан ему. Дурак сопровождает короля, потому что король поступил, как глупец:

 Тот, кто решился по кускам
 Страну свою раздать,
 Тот приобщился к дуракам,
 Он будет мне под стать.
 Мы станем с ним рука к руке -
 Два круглых дурака:
 Один в дурацком колпаке,
 Другой - без колпака!*

^* (Перевод С. Маршака.)

Шут заканчивает сценическое существование в третьем акте. Он пропадает бесследно, и ни его заключительные слова, ни речи других героев недают возможности понять причины исчезновения одного из главных действующих лиц в середине пьесы.

Кроме необычного завершения роли, в развитии образа существует еще одна странность, не раз привлекавшая внимание исследователей. Шут и Корделия ни разу не встречаются вместе. Эти фигуры находятся в какой-то загадочной зависимости друг от друга: как только Корделия уезжает - возникает шут. Стоит Корделии вернуться - шут исчезает.

В некоторых исследованиях приведены материалы, согласно которым обе роли исполнялись одним и тем же актером. Поэтическая сложность подменялась бытовым недоразумением.

Однако менее всего дело разрешается таким простым способом. Причины исчезновения шута таятся не в составе труппы Бербеджа, а в самой сути поэтической идеи. Идея пришла к своему завершению, и тогда вместе с ней закончил свое существование и образ, выражающий не только жизненные свойства человека, но и непосредственно саму идею.

Шут исчез, как только Лир понял смысл происходящего. Тогда сразу же утих звон скоморошьих бубенчиков и замолкла шутовская погремушка. Когда король стал мудрецом, тень с ослиными ушами растаяла. Лира уже больше нельзя сравнивать с глупцом. Матушка Глупость потеряла подданного. Эпитет отпал от человека, сравнение потеряло смысл.

В этом же и причины невозможности встреч шута с Корделией. Дурацкий колпак нельзя нахлобучить на голову французской королевы. Цех дураков не властен над отцом и дочерью, наконец нашедшими друг друга.

Рядом с глупостью уживалось безумие. Шутовские куплеты могли незаметно перейти в лепет умалишенного. В те времена увеселяли не только шуты, но и безумцы. Модники охотно посещали сумасшедший дом; они приходили туда, как в театр, посмеяться над ужимками душевнобольных.

Клоуны и безумцы были отверженными. Они даже не считались людьми. Им не было места в обществе. Они находились вне жизни. Их могла прокормить лишь глупость как занятная форма болезни.

Обитатели бедлама бродяжничали, побирались, промышляли безумием. Это были самые убогие из нищих. Ниже человек уже не мог опуститься - эти люди были лишены не только всех прав, но и рассудка.

Облик такого человека принимает законный наследник рода Глостера. В роли Эдгара как бы сходятся крайние полюсы человеческого состояния: богач превращается в нищего, придворный в бродягу.

Превращение происходит с поражающей быстротой и наглядностью. В сцене бегства выражена именно эта легкость перехода из одного существования в другое. Стоит порвать дорогое платье, измазать лицо, сбить завитые парикмахером волосы в космы, и вместо придворного щеголя - полоумный оборванец. Исчез Эдгар - возник бедный Том.

Как всегда у Шекспира, образ поворачивается множеством сторон и значений: он сложно связан с основным героем.

Общественная несправедливость впервые возникает в сознании Лира картиной, как бы видимой с далекого расстояния. Перед ним, еще в туманных очертаниях, предстает жизнь народа. Он не видит ее отчетливо, а скорее догадывается о том, какова она: в монологе о "бездомных, нагих горемыках" ему представляются не отдельные люди, но безликая толпа. Горе многих тысяч сливается в одно необъятное горе; еще нельзя рассмотреть в толпе лица, в общем несчастье - единичную судьбу.

И вот эта судьба становится известной; лицо оказывается рядом, его можно рассмотреть со всеми подробностями. Том выскакивает из шалаша для свиней. Воя и причитая, выкликая бессмыслицу, он предстает перед Лиром. Теперь они наконец встретились и стоят рядом, друг против друга: король и его подданный.

Два человека.

Два образа безумия.

Лир потерял рассудок, потому что начал понимать жизнь.

Эдгар изображает безумие - это единственная возможность жить.

Начинается сцена, полная бессмысленных слов и глубочайшего смысла. Несчастный оборванец, дрожащий и бредящий, целиком занимает воспаленное сознание короля. Лиру кажется, что только жестокость дочерей может довести человека до такого состояния. Он хочет услышать историю Тома, он спрашивает его о прошлом.

На глазах зрителей происходило превращение сына лорда Глостера в нищего из бедлама. Теперь происходит обратное: бедный Том вновь становится Эдгаром.

Нищий рассказывает о жизни лорда. Рассказ кажется диким и нелепым, но суть в том, что он совершенно правдив.

- Кем ты был раньше? - спрашивает Лир.

- Гордецом и ветреником, - отвечает грязный горемыка.- Завивался. Носил перчатки на шляпе. Угождал своей даме сердца. Повесничал с ней. Что ни слово, давал клятвы. Нарушал их среди бела дня.

Так жил Эдгар, но теперь это говорит человек почти голый, тело его исколото колючками и шинами, в руки воткнуты иглы. Этот человек не говорит, но вопит, заикается.

- Засыпал с мыслями об удовольствиях и просыпался, чтобы их себе доставить. Пил и играл в кости. По части женского пола был хуже турецкого султана.

Таков один полюс человеческого существования, а вот другой: уже больше нет картин жизни Эдгара, теперь обитатель бедлама бедный Том рассказывает о своей жизни.

- Мое имя бедный Том. Он питается лягушками, жабами, головастиками и ящерицами. В припадке, когда одержим злым духом, не гнушается коровьим пометом, глотает крыс, гложет падаль и запивает болотной плесенью.

Это бред умирающего от голода. Эдгар описывает жизнь тех, кого изгнали из общества, превратили в нищих и бродяг, - всех, имя кого - сумасшедший Том. Вот его судьба - общая дорога: "Он переходит из села в село, от розог к розгам, из колодок в колодки, из тюрьмы в тюрьму".

Но разве эти реальные картины не так же противоестественны, как и видения, вызванные болезнью?

Пристально вглядывается в своего подданного король. Он смотрит на грязное истерзанное тело, на исковерканные страданием черты лица. Все душевные силы Лира подчинены сейчас единственной, целиком поглотившей его мысли. С особенным вниманием, забыв обо всем, он изучает бродягу, будто в нищем скрыта тайна, которую ему - Лиру - необходимо раскрыть.

Лир уверен, что теперь он видит именно то основное, что заключает в себе определение сути всего происходящего.

Он смотрит и видит уже не бедного Тома и не Эдгара, и не кого-либо другого из людей, имеющих свое, особое имя. Перед ним - человек. Мысли Лира устремлены к самой сущности этого понятия. Ему кажется: перед ним видимая простым человеческим зрением эта сущность.

Вот он - человек.

Вместе с Лиром на человека смотрит Шекспир, смотрит на него - полубога, кому сочиняли вдохновенные гимны гуманисты. Вот он, рожденный творить чудеса, открывать новые земли, наслаждаться сокровищами Греции и Рима, вот он - мудрец, знающий язык всех наук, видящий глубины земли, слышащий музыку небесных сфер.

Пико делла Мирандоло некогда ему писал панегирик: "О дивное и возвышенное назначение человека, которому дано достигнуть того, к чему он стремится, и быть тем, чем он хочет..."

Вот он. Лир склонился над бьющимся в корчах нищим:

- Неужели это вот, собственно, и есть человек? Присмотритесь к нему. На нем все свое, ничего чужого. Ни шелка от шелковичного червя, ни воловьей кожи, ни овечьей шерсти, ни душистой струи мускусной кошки. Все мы с вами поддельные, а он настоящий.

Вот что такое человек, лишенный всего заемного, не являющегося его естественной, неотъемлемой собственностью, Деньги, нажитые обманом, создают прекрасную внешность, они скрывают сущность человека под бархатом и шелком. Все благообразие - лишь платье. Золото покупает закон, охраняющий видимость. Судьи, воины, палачи не позволяют украсть богатое платье - то, что отличает одного из немногих от большинства людей.

Любовь и уважение, преданность и благодарность- все принадлежит не человеку, а платью. Это - стоимость платья.

Только наряд имеет настоящую цену, все остальное поддельное. Все куплено: наружность людей, их слова, чувства. Философы за деньги придумали лживую мудрость, она объясняет величие одежды, но не человека. Поэты сочинили красивые слова, они воспевают платье. Дочь целует руку отца - дочь целует рукав платья. Подданный падает на колени перед королем - подданный поклоняется мантии.

Все обман и подделка, все служит лишь тому, чтобы скрыть сущность. В чем же она - эта сущность, истинная оценка свойств человека, а не платья? Вот эта оценка: "Неприкрашенный человек и есть именно это бедное, голое двуногое животное и больше ничего".

Лир получает возможность произвести оценку, потому что теперь мерилом существования становится для короля жизнь большинства людей, тех, кто лишен даже крохотной частицы какого-либо имущества. У бедного Тома нет и лохмотьев, чтоб прикрыть тело, только грязный кусок истрепанного холста обматывает его бедра, Этого человека может проткнуть тончайшая соломинка, находящаяся в руках ничтожнейшего из судей. И что самое важное, теперь Лир понял: он, некогда всесильный властитель, ничем не отличается от этого бедного двуногого животного.

Буря сорвала с короля платье, и он стал таким же как и все остальные люди. А большинство их подобны представшему перед Лиром существу - обитателю бедлама Тому.

Бедное двуногое животное - вот во что превратило царство госпожи Жадности самое понятие человека.

Метафоры одежды и нагого тела часто встречаются в пьесе.- В их сопоставлении можно услышать отзвуки средневековых дебатов нагой Истины и разодетого в бархат Порока. Но это лишь далекое эхо. Трагедия - не моралите. Шекспировские метафоры выражают не спор недвижимых понятий, а крутую смену состояний, резкий переход из одного положения в другое. Мотив переодевания - частный в пьесе - существен не только для драматургии, но и для выражения неустойчивости меняющихся жизненных отношений.

Буря ворвалась в малый человеческий мир. Она бушует в этом, уже ничем не защищенном пространстве. Хаос природы сливается с хаосом мыслей. Лир теряет рассудок. Ритм бури пронизывает и внешнее действие, и ход мыслей, и развитие чувств. Вихрь дает движение всему заключенному в сцене, гулом проходит в каждой ее части. Трудно отыскать в мировой литературе сцену, обладающую экспрессией, подобной третьему акту "Короля Лира",

Все в этом акте напряжено до предела, кажущегося уже непереносимым для человеческого организма. Люди, застигнутые бурей, истерзаны не только дождем и холодом, с не меньшей силой бушует в каждом из них и душевная буря. В поле, где на много миль кругом нет ни куста, чтобы укрыться, встретились только те, кто вышвырнут из жизни, лишен имени, надежды. Здесь те, за кем гонятся, кто приговорен к смерти.

В этих сценах все отношения вывернуты наизнанку, все изменило свой облик, стало не тем, чем было раньше. Прячущийся Эдгар говорит со скрывающимся Кентом - они оба ряженые. Приговоренный к смерти, Глостер пробует спасти обреченного на гибель Лира. Отец не узнает стоящего рядом сына. Друзья разговаривают друг с другом, как незнакомые. Здесь нет ни одного разумного человека. Безумец философствует с юродивым, в спор вступает дурак; уже трудно понять, кто действительно сумасшедший, кто изображает глупость, кто истинный мудрец, кто умалишенный.

Здесь нет естественных положений, обычных слов, привычных мыслей.

Ни одного ровного места нет в этой сцене.

Разве только следы ног, наполненные кровью.

Сцена идет к концу. Властитель Британии в последний раз созывает королевский суд. Это не случайно, что именно судом заканчивается эпизод. Он посвящен теме несправедливости, и образ суда - естественное завершение.

Лир будет судить своих дочерей. Он будет судить несправедливость, Король назначает судьями шута и сумасшедшего. Несправедливость будут судить дурак и безумец. Ночью в шалаше для свиней заседает королевский трибунал. Сумасшедший произносит обвинительную речь, глупец ведет допрос, юродивый назначен присяжным заседателем.

Особенной силы достигают в этой сцене мучения действующих лиц. Теряющий рассудок Лир, изнемогающий от необходимости притворяться Эдгар, замученный усталостью шут - все они подходят к пределу своих жизненных сил. В сумасшедшем судилище слова теряют значение, мысли рассыпаются, дурацкие песенки сменяются причитаниями, выкрики - воем. Но как бы ни был причудлив противоестественный бред, вместе с ним сквозь дикое сочетание слов слышен один и тот же пронизывающий все звук - стон боли и отчаяния.

Звон бубенчиков на дурацком колпаке сливается с тяжелыми ударами похоронного колокола. Все идет к гибели. Слепых ведут безумцы.

Если общественному устройству, губящему лучшие свойства человека, суждено длительное существование, пусть лучше вихрь сплющит в лепешку земной шар, а море встанет дыбом и волны погасят звезды.

Буря оборачивается все новыми значениями. Она становится огромным эпитетом всей трагедии.

Сложность определения связей, заключенных в этом образе, в том, что предметы и поэтические характеристики находятся в непрерывном развитии и резком изменении. Энергия движения стиха такова, что реальное, описанное с прозаической отчетливостью, через несколько строк становится мифологической Гиперболой. Предмет и сравнение нередко не сопоставляются, но как бы сшибаются, проникают друг в друга, меняют свои места.

Буря-то изображение состояния природы, то космический взлет апокалипсических видений, то отражение душевных переживаний героя. Она - и его собеседник, и его сознание. Она - и хаос человеческой души, и хаос окружающих его общественных отношений.