"Венецианский купец" на сцене театра "Ванемуйне" (Г. Мери)

Имя Шейлока давно стало нарицательным, но к воплощению характера Шейлока на сцене советский театр почти не обращался. Уже по этой одной причине постановка "Венецианского купца", осуществленная тартуским театром "Ванемуйне", заслуживает серьезного внимания.

С первых же сцен спектакль увлекает стремительностью действия и остротой драматических конфликтов.

Перед нами золотистое утреннее небо Венеции. На фоне неба неспеша движутся герои, одетые в яркие костюмы.

Меланхолический купец Антонио утешает своего молодого друга и обещает помочь ему деньгами, чтобы тот мог предстать в достойном виде перед владетельницей Бельмонта.

Небо Венеции меркнет. На виднеющийся слева выступ дома опускается полог. Замыкающий сцену перистиль превращается в колоннаду зала. Прислужницы, следуя указаниям Нериссы, вносят кресло, на нем усаживается златокудрая Порция. Музыка стихов первого явления сменяется шаловливой прозой второго.

Порция встает с кресла, чтобы встретить очередного жениха. Кресло уносят, полог взвивается. Не умолк еще серебристый смех Порции, как из угла сцены, словно по волшебному мановению, снова представляющей нам Венецию, уже слышится голос Шейлока, равнодушно произносящего, обращаясь к просителю:

 Три тысячи дукатов? Хорошо*.

^* (Цитаты из "Венецианского купца" приводятся по переводу Т. Щепкиной-Куперник в книге: У. Шекспир, Поли. собр. соч., в восьми томах, т. III, М., "Искусство 1958.)

Венеция и Бельмонт быстро и непринужденно чередуются на протяжении всего спектакля. Не составляет исключения даже зал заседаний?

венецианского суда, который на глазах у зрителей за несколько мгновений превращается в улицу, а затем в залитый лунным светом бельмонтский парк, в котором резвятся Лоренцо и Джессика.

Как видим, внешне спектакль чрезвычайно динамичен. В этом его бесспорное достоинство. При нормальной продолжительности представления в него удалось уложить почти весь шекспировский текст.

Как же раскрыл коллектив театра "Ванемуйне" идейный смысл и художественное своеобразие комедии Шекспира?

Вне всякого сомнения, спектакль, взятый как целое, представляет собой серьезную удачу театра, дает верное и убедительное раскрытие одной из самых сложных комедий Шекспира. Однако, как это ни покажется неожиданным, это верное решение отнюдь не совпадает с приложенной к программе экспликацией спектакля, написанной его постановщиком, режиссером театра, Карелом Ирдом. Постановщик пишет: "Разве буржуазный гуманизм Шейлока, проявляющийся в постоянных протестах против расовой и тем самым и социальной дискриминации, не шире гуманизма Антонио и его друзей?" - и продолжает: "Здесь мы сталкиваемся с исторической закономерностью, выражающейся в том, что гуманизм буржуазии шире гуманизма, который представляла аристократия периода Возрождения". К счастью, апология Шейлока, данная в режиссерской экспликации, не оказывает влияния на зрителей. Они прекрасно разбираются в том, когда Шейлоку можно сочувствовать и когда его надо осуждать.

Однако эта экспликация сбила с толку кое-кого из критиков. Орган Театрального общества Эстонской ССР опубликовал статью, в которой, между прочим, утверждается: "Основной темой комедии становится противопоставление двух понятий гуманизма: наиболее близким нам оказывается гуманизм Шейлока".

Не приходится повторять аргументов против подобных концепций, опровергнутых еще в 30-е годы в ходе борьбы против вульгарно-социологических трактовок Шекспира.

Ирд - художник, в работах которого глубокая идейная содержательность трактовки сливается обычно с яркой театральностью. Можно только приветствовать то, что творческое развитие привело его к работе над Шекспиром. Однако режиссер оказался в чем-то неподготовленным к тому, чтобы при создании предварительного постановочного плана охватить и правильно интерпретировать сложную идейную концепцию "Венецианского купца".

Мы ставим классические пьесы не потому, что знакомство с ними обязательно для каждого культурного человека. И не только потому, что они предоставляют постановщикам и актерам огромный простор для проявления своих творческих возможностей. Классические пьесы ставят прежде всего потому, что они по сей день сохранили живое значение и по сей день участвуют в идейной борьбе на стороне сил прогресса. Относится ли это положение к "Венецианскому купцу"? Да, относится. В нем заключены идеи, сохраняющие свое значение и для нас. Но эти идеи не имеют, разумеется, ничего общего с апологией Шейлока. Почему же, несмотря на ошибочность режиссерской экспликации, тартуская постановка захватывает и увлекает зрителей? Произошло это потому, что по мере работы над спектаклем апология Шейлока была отброшена и отнюдь не составляет основу идейного содержания спектакля.

Что же представляет собой подлинное содержание комедии, в чем ее идейная ценность? Каждому ясно, что эта идейная ценность "Венецианского купца" связана прежде всего с образом Шейлока.

Если шекспировский персонаж воплощает какие-либо большие социальные и общечеловеческие черты, то это качество его является для театра основным, конкретные жизненные обстоятельства частным. Основное в Шейлоке то, что он ростовщик, частное то, что он еврей, представитель несправедливо гонимой нации.

Конечно, обе эти стороны взаимозависимы и тесно связаны друг с другом. Для отверженного Шейлока ростовщичество единственная сфера приложения сил, а деньги единственное оружие в борьбе за свои права.

Ростовщик Шейлок страшен потому, что он не одинок, связан общностью интересов со всей верхушкой господствующих классов. Это отчетливо проявляется в сцене суда. С дожем, главой великой державы, Шейлок говорит, как с равным. Шейлок знает, что симпатии дожа на стороне Антонио, но что значат симпатии, если его, Шейлока, под видом непреложных законов поддерживает круговая порука всех эксплуататоров.

Заметим, что Шейлок не отрицает права венецианских богатеев на эксплуатацию их рабов. Напротив, он отстаивает свое собственное право на бесчеловечность, ссылаясь на кажущееся ему несомненным право венецианцев. Этой ссылкой он изолирует Антонию от его покровителей. Власть богатых и их закон объективно на стороне Шейлока.

Но именно в это мгновение кажущейся его победы Порция показывает всю противоречивость формального права. Одному юридическому формализму можно противопоставить другой - фунту мяса каплю крови. И приведенный в замешательство Шейлок видит, что казавшаяся нерушимой правовая основа его требований дала трещину. Он переживает то, что в ходе мировой истории переживают и переживут все стяжатели классового общества.

Шекспир создал Шейлока противоречивым, другими словами, он использовал при построении образа прием контраста, характерный для его драматической техники. Шейлок сам опирается на произвол, и в то же время он страдающий от произвола еврей. Контраст - мощное средство, усиливающее восприятие зрителя, а значит, и остроту его оценки. Чем сильнее осуждается Шейлок как ростовщик, тем определеннее подводится зритель к сознанию необходимости сочувствовать Шейлок у, как несправедливо гонимому еврею, и наоборот.

Мы верим в реальность образа Шейлока. Образы венецианцев и Порции менее реальны, и наше отношение к ним иное. Это, однако, далеко не означает того, что действительность шекспировской эпохи какими-то своими гранями не отразилась и в них. Шекспир никогда не отрицал внутренней противоречивости современного ему гуманизма. Так, например, тема искреннего и ложного гуманизма характерна для его романтических комедий. Отсюда становится понятным, почему драматург выставляет поборницами подлинного гуманизма активных женщин: пятно жизненной практики на них не наложило свой отпечаток. Щедрость Порции не знает предела, так как в ее распоряжении несметные богатства. Правда, наша мысль нашептывает нам, что и за эти богатства кто-то расплачивается. Но мир романтической комедии не создан для тех, кто неспособен предаваться мечтам и грезить о прекрасном будущем, о братстве людей на почве полной материальной обеспеченности всего человечества.

Если бы Порция с глазу на глаз спорила с Шейлоком о том, что составляет счастье людей, она имела бы право обратиться к ростовщику со словами четвертого сонета:

 Ты заключаешь сделки сам с собой, 
 Себя лишая прибылей богатых. 
 И в грозный час, назначенный судьбой, 
 Какой отчет отдашь в своих растратах?

Напрасно трудиться и нагромождать богатства, если они не приобщают человека к счастью, подлинное же счастье только то, которое мы строим совместно с другими, вкладывая в него без счета все, чем мы богаты, и зная, что за это нам будет воздано сторицей.

В своем стремлении к гармонии человеческих отношений английские гуманисты XVI века, еще не успевшие сделать надлежащих выводов из теории Коперника, опирались на представления о мировой гармонии. Свойственная противникам Шейлока тоска по человеческим отношениям, построенным на уважении, дружбе и любви, окрыляет их речь, содействуя музыкальности их стиха и поэтической образности их мысли. Для них одни и те же законы гармонии управляют и музыкой, и нравственными устоями человеческой жизни, и движением небесных сфер. Отсюда ясно, какого значения исполнены слова, с которыми Лоренцо обращается в бельмонтском парке к застывшей в любовном трансе Джессике:

 Тот, у кого нет музыки в душе, 
 Кого не тронут сладкие созвучья, 
 Способен на грабеж, измену, хитрость, 
 Темны, как ночь, души его движенья
 И чувства все угрюмы, как Эреб: 
 Не верь такому.

У кого из действующих лиц "нет музыки в душе"? Разумеется, у Шейлока. Это доказывается не только тем, что ему противен "писк флейты кривоносой", но и всем строем его речи. Его речь так же сознательно избегает всего, что могло бы навлечь подозрение в поэтичности, как речь венецианцев стихийно влечется к поэзии. В своем отрицании искусства Шейлок походит на пуританских противников Шекспира. Но противопоставить его отрицание поэзии поэтической окрыленности Порции и венецианцев необходимо, не только оглядываясь на историческое прошлое. Шейлок - универсальный образ, и современный зритель вправе интересоваться и его настоящим и будущим. Шейлок существует, пока существует стяжательское отношение к ценностям жизни, а кому не известно, что рецидивы его далеко еще не изжиты даже и в нашем обществе?

Именно в "Венецианском купце" Маркс нашел больше всего материала для характеристики такого отношения к человеку, которое диаметрально противоположно всей целеустремленности социализма. Пробуждая и заостряя эстетическое чувство зрителя, художественное мастерство комедии поднимает его на дальнейшую борьбу против безобразия и стяжательства, обедняющих внутреннюю жизнь человека и лишающих его красоты и поэзии. Кого не волнует, кому не помогает сознательнее жить этот дошедший из дали веков призыв к щедрости, красоте и поэзии жизни!

Мы видели, что, приступая к работе над постановкой, режиссер трактовал пьесу вульгарно-социологически. Если бы он сохранил верность этой концепции, идея комедии и глубокая правда, показанная в ней, была бы подменена плоской и нелепой формулой о представителе прогрессивного класса, "гуманисте" Шейлоке. К счастью, этого не произошло, "социолога" победил художник, аналитика - творец живых образов. Большую помощь оказало в этом постановщику то, что он правильно понимал ряд принципиальных вопросов, возникающих при интерпретации пьес Шекспира. Помогло ему бережное отношение к шекспировскому тексту, признание его ведущей и решающей роли. Несокращенный текст Шекспира воспринимается зрителем всегда легче, нежели сокращенный, отяжеляющий восприятие ненужными загадками. Подтвердилось и другое - классическая пьеса блестящий педагогический материал для актера. Текст Шекспира должен быть доведен до слуха зрителей актерами, умеющими доносить стих и раскрывать мысль, облеченную в стихотворную форму. Можно ли говорить о донесении, если значительная часть драгоценного текста теряется из-за несовершенства дикции или отсутствия чувства ритма? Постановщику пришлось потратить немало времени на работу над стихом, и коллектив театра "Ванемуйне", включающий такого выдающегося художника сцены, как играющий роль Шейлока Анте Лаутер, достиг в этом смысле больших успехов.

Вместе с молодым художником Меери Сяре постановщик творчески подошел к оформлению спектакля. Впервые на эстонской сцене он осуществил принцип единства декорации, очень полезный при воплощении шекспировских пьес. Этим он обеспечил правильную организацию спектакля во времени, придал ему динамизм, не исключающий разнообразия ритмов, смог добиться необходимого идейно-художественного единства. Лаконизм оформления и краски фона, хорошо гармонирующие со спокойными костюмами венецианцев XV века, помогли сосредоточить внимание зрителя на главном - образе человека.

Не злоупотребляет постановщик и звуковыми эффектами. Он отказался от музыкального сопровождения и ограничился лишь строго необходимым. Музыка есть в сцене сватовства Бассанио и в первой половине пятого действия.

Комедия разделена на три действия и девятнадцать картин с двумя антрактами (после отъезда Бассанио из Венеции и перед сценой суда). Благодаря правильной организации спектакля во времени и пространстве он смотрится с захватывающим интересом. Однако, передав внешнюю динамику пьесы, постановщик не смог в полной мере раскрыть масштаб коллизии, намеченный в комедии Шекспира, глубину его мысли и силу чувств. Об этом приходится тем более сожалеть, что театр располагал в лице Антса Лаутера выдающимся мастером, которому по плечу воплощение такого грандиозного шекспировского образа, как Шейлок.

Лаутер покоряет зрителей в роли Шейлока прежде всего редким по высоте уровнем актерского профессионализма. Виртуозность сценической речи, отточенность каждого жеста, внутренняя обоснованность каждого шага, общая рельефность образа таковы, что Шейлок - Лаутер запоминается на всю жизнь. Его работа отмечена печатью большого художественного вкуса и непреклонной требовательностью к себе. Одетый в один и тот же потертый темно-коричневый кафтан, неказистый с виду Шейлок Лаутера абсолютно внутренне убедителен. Да, такой Шейлок страшен венецианским гуманистам, он неодолим и непобедим. За него историческое развитие. Его может одолеть только Порция, причастная к гуманистической утопии, мечте о прекрасном будущем.

Лаутер играет Шейлока не почтенным еврейским патриархом, каким воспринимал его Гейне, не романтическим мятежником, каким представлял его Кин, не согбенным страдальцем, стоящим перед опустелым домом и стучащим в закрытую дверь, каким показывал его Ирвинг. Шейлок Лаутера - фигура не романтическая и не комическая. Но это и не та всеобъемлющая фигура капиталиста, психология которого, по Марксу, типична для психологии всего классового общества. Шейлок Лаутера - английский пуританин, современник Шекспира. Лаутер не идеализирует его положительные качества и не заостряет отрицательные черты. Он создает локальный, конкретно-исторический характер. Можно сказать, что образу, созданному Лаутером, недостает того всеобъемлющего социального обобщения, которое делает Шейлока образом, сохраняющим свое значение для многих эпох. А жаль! Талант и мастерство артиста так велики, что он мог бы охватить образ Шейлока во всем его масштабе*

Лишив образы других персонажей пьесы, например образ Порции, того поэтического размаха, который необходим, постановщик не помог Лаутеру довести созданный им характер до такого обобщения.

Очень удачна в спектакле одна из самых сложных сцен комедии, третья сцена первого действия, в которой идет речь о требовании Шейлока гарантировать уплату долга правом вырезать у Антонио фунт мяса. Трудность заключается в том, чтобы примирить это требование, звучащее в наше время крайне неправдоподобно, с реалистическим характером изображения Шейлока.

Театр "Ванемуйне" показывает, что спор о том, можно ли отдавать деньги в рост, важен только для характеристики Шейлока и Антонио. Драматическое значение этого спора отступает на задний план. Его вытесняет крик души возмущенного Шейлока.

 Что ж! Вы ко мне идете, говорите: 
 "Нам нужны деньги, Шейлок"... Это вы, 
 Вы просите, плевавший мне в лицо, 
 Меня пинками гнавший, как собаку, 
 От своего крыльца? Вам деньги нужны!

Лаутер произносит эту реплику почти шепотом, что не отнимает у текста свойственной ему силы выразительности. Жестокое требование Шейлока Лаутер мотивирует теми издевательствами, которые тот вытерпел от христиан. В спектакле передано напряженное столкновение борющихся сторон. Зрителю становится легче дышать, когда Шейлок меняет тон и тему и заявляет: "Я говорю по доброте сердечной!" Слыша эти слова, Бассанио словно выходит из состояния оцепенения и переспрашивает: "По доброте?" Он тяжело переживает свой неловкий поступок, то, что обратился к Шейлоку, не зная о вражде, разделявшей Шейлока и Антонио. Гордость не позволяет Антонио признаться перед Шейлоком в своих опасениях, самоуверенность - правильно оценить риск, на который он идет, а желание помочь другу понуждает пойти на любое условие.

Как видим, сцены в Венеции трактованы строго реалистически. Им противопоставлена романтическая условность Бельмонта. В сценах на Бельмонте господствует логика сказки: два неудачных сватовства к Порции требуют, чтобы последовало третье - удачное. Неудачники представлены в спектакле комически: принц Марокканский - самоуверенный вояка, принц Арагонский - высокомерный педант. Появление Бассанио, воплощающего в себе столь превозносимые гуманистами качества воина и ученого, не может, однако, сразу убедить нас в подлинности чувств, которые соединяют его и Порцию.

Образ Бассанио вообще очень труден для сценической интерпретации, о чем свидетельствует весь опыт мирового театра. Трудность заключена не в особой сложности текста, а в необходимости конкретно показать особый тип аристократического молодого человека той эпохи. Сделать это не вполне удалось и актеру театра "Ванемуйне", играющему эту роль.

Что касается Порции, то для ее воплощения отнюдь не необходима статуарная пластика и пленительная музыка речи, что по традиции связывалось с этой ролью.

Артистка Хели Вийсимаа, играющая Порцию, не обладает этими качествами. Но не в них причина недостатков, которые есть в ее работе. Артистка располагает рядом ценных профессиональных данных. Она проводит роль на должном уровне мастерства. Однако подлинного раскрытия богатого внутреннего мира Порции в спектакле нет. Образ выглядит опрощенным и обедненным.

В речах Порции не звучит по-настоящему тема прекрасной романтической утопии, столь близкая современному зрителю.

С приездом Саларио, Лоренцо и Джессики сюжетная линия Бельмонта решающим образом скрещивается с событиями, происходящими в Венеции. Бельмонт как бы заражается динамизмом Венеции, и его романтические условности отступают на задний план.

Сцена суда решается в тартуской постановке очень просто. Нельзя возражать против простоты как таковой, если она не принижает пьесы и не расходится со сложным содержанием сцены. Постановщик показывает Шейлока во вражеском окружении: справа сенат, слева Антонио и его друзья. Одиночество ростовщика-еврея подчеркивается контрастом одежд: темный кафтан Шейлока выделяется на фоне шелка, бархата, парчи, в которые одеты венецианцы.

Действие на грани трагедии и комедии. Появляется дож, внушительный и даже хищный, за ним комически семенят старички с трясущимися головами. Это - венецианский сенат. Почему комические старички? Лет тридцать назад в постановке недолговечного английского "Театра режиссера " дож забавлялся распространенной тогда игрушкой ю-ю. Такая режиссерская изобретательность скорее переводила внимание зрителя от существенного к несущественному, нежели помогала раскрытию идеи пьесы. Шекспир вовсе не исключает из сцены суда комические моменты, но они вытекают из действия и являются как бы составной частью непрестанно сменяющихся ритмов и настроений. Неожиданный комизм сенаторов, наоборот, заставляет зрителя недоумевать и усомниться в том, насколько серьезно то, что происходит на сцене. В результате получается не заострение, а сглаживание внешних и внутренних конфликтов.

Драматизм роли Шейлока достигает своего апогея в сцене суда. Лаутер играет блестяще. Он показывает и недоверчивого Шейлока, осторожно нащупывающего почву, и самоуверенного Шейлока, не поддающегося на увещания дожа, и Шейлока, недоумевающего, зачем еще понадобилось привлекать к делу молоденького адвоката. Он показывает Шейлока, восторгающегося этим адвокатом, Шейлока, торжествующего победу, Шейлока, ошеломленного, Шейлока, сознание которого не успевает регистрировать быстро сменяющиеся фазы поражения, Шейлока, испившего чашу горечи до дна и понуждающего себя заявить не без сарказма: "Я доволен". В конце сцены сгорбленный, замкнутый и погруженный в свои мысли Шейлок молча покидает сцену под улюлюканье несносного Грациано. Словом, мы присутствуем при торжестве высокого актерского профессионализма. Зрителю дается яркий образ. Но дорогу к глубокому раскрытию всей идеи произведения должен нащупывать он сам. Спектакль был бы несравненно ярче и оценки острее, если бы было передано единство образного строя комедии и проведена через весь спектакль единая и нужная нам оценка жизненных явлений.

"Порция, - читаем в той же экспликации постановщика, - замечательный женский образ Шекспира. Жизнерадостность, ум, деятельность и сильно развитое чувство реальности - вот те качества, которые делают ее симпатичной и в наши дни. Тем более, что, надув на суде Шейлока с помощью юридического трюка и выставив благодаря истории с кольцом в довольно унизительном и глупом виде своих аристократических друзей, она обманывает тех, которым нам в наши дни нет необходимости сочувствовать".

Недостаточно показать Порцию симпатичной и ловкой. Для нас Порция - одно из тех созданий великого художника-гуманиста, которые убеждают нас в способности Шекспира все еще направлять сознание людей по пути человеческого прогресса. Гуманистические утопии великих поэтов и мыслителей - "лучи надежды, падающие из будущего". В "Венецианском купце" луч надежды светится не в мрачном доме Шейлока, а в окне Порции:

 Как далеко свеча бросает луч! 
 Так добрые дела блестят в злом мире.

Хотя постановка Ирда представляется действительным достижением, а Шейлок Лаутера - одна из выдающихся актерских работ советского театра, луч этой свечи не озарил тартуского спектакля, превосходство добрых дел над злыми не оказалось доведенным до образного воплощения и полной сценической яркости.

"Не надеясь раскрыть всех присущих произведению достоинств, мы были бы довольны, если бы наша работа по постановке "Венецианского купца" хоть немного будет способствовать марксистскому осмыслению этой пьесы и более широкому ее доступу на советскую театральную сцену", - пишет постановщик в конце своей экспликации. Этих целей постановка в общем достигла, и можно надеятся, что начавшаяся работа над сценическим освоением выдающейся комедии пойдет на пользу и советскому зрителю и советскому театру.