В двух Стрэтфордах (А. Образцова)

1

Въезд "гостей" начинается в Стрэтфордезагодя. Уже с середины дня на площади перед красным кирпичным зданием Шекспировского Мемориального театра выстраиваются тесные ряды автомашин. К вечеру им не хватает места на всех близлежащих улицах.

Забавное зрелище представляет городок в ночные часы, когда начинается спектакль. На обычно тихих, пустых к этому времени улицах дремлют в ожидании хозяев длинные цепочки автобусов, автомобилей самых разнообразных марок, образцов, возраста и степени внешней элегантности. Приветливо светятся разноцветные огоньки многочисленных миниатюрных ресторанов и отелей со старинными названиями: "Гнездо лебедя", "Старый красный лев", "Красная лошадь", "Роза Тюдоров", просто "Роза", просто "Лебедь" и т. д. Все спокойно, тихо, все погружено в ожидание, пока не закончится спектакль, не выльется шумная толпа на берег Эйвона, не растечется по всем улицам, проулкам и разом не затрещат тогда моторы, фары ярко осветят группы идущих, беседующих людей...

Зрители приезжают в Стрэтфорд из Лондона, Бирмингема, Оксфорда и других городов радиусом в 100-150-200 и более миль. После долгого пути необходимо отдохнуть. И несколько часов, проведенных на родине поэта перед представлением одной из его пьес, приобретают важное, принципиальное значение.

Когда в один из ясных, непривычно жарких для Англии августовских вечеров лета 1959 года, мы, группа советских туристов, приехали из шумного и душного Лондона в Стрэтфорд-на-Эйвоне, он сразу покорил нас своей особой тишиной, своим неповторимым и своеобразным очарованием. Очарование Стрэтфорда - в задумчивом, сосредоточенном покое, в каком-то необычайном, пленительном, полном глубокого смысла молчании.

Тихо плывут по Эйвону лебеди. Так тихо, как будто вовсе не касаясь воды. Мягко склонились ветви деревьев над рекой. Тишина окутывает скромную, простую церковь, где находится могила Шекспира с короткой надписью: "Grave of the poet William Shakespeare".

Кажется, сама душа поэта продолжает жить в поэтической задумчивости городка, его окрестностей, в чистом воздухе над полями, в прозрачной нежности пейзажей.

Любовь поэта к жизни, к людям, к природе словно запечатлелась навек в облике его родного города, придала ему особенную внутреннюю значительность и одухотворенность.

Мы приехали в Стрэтфорд накануне спектакля "Король Лир", успели побывать в доме, где родился поэт, постояли подле старинной детской колыбели из темного дерева, зашли в церковь, под алтарем которой могила Шекспира. Предварительное знакомство со Стрэтфордом, прогулки по берегам Эйвона, а также путешествие по "старой Англии" - от Лондона до Стрэтфорда, мимо Виндзора, через Оксфорд - настроили на особый лад, освежили в памяти все, что связано с именем Шекспира, подготовили к спектаклю, помогли лучше понять и оценить режиссерский замысел Глена Байема-Шоу со всеми его сильными и слабыми сторонами...

Глен Байем-Шоу задумал показать народного, крестьянского Лира - короля сельских тружеников, чья жизнь немногим отличается от жизни его подданных.

Дом Глостера - простое деревянное строение, предстающее в разрезе, с жилыми помещениями, расположенными по вертикали, с соломенной крышей, с видом в поле, просвечивающим за полукруглым разрезом ворот, - такие дома можно и сейчас встретить на пути от Оксфорда к Стрэтфорду. Гид непременно обратит на них ваше внимание. Знакомы и просторы полей, покрытые желтой колосящейся рожью, среди которых бредет Лир, нежно прижимая к себе Шута.

Известные москвичам по спектаклям "Ромео и Джульетта" и "Гамлет" художницы Мотли чутко уловили замысел режиссера. Английские пейзажи встают со сцены, исполненные ими с тем изяществом и четкостью, которые справедливо привлекли внимание в оформлении "Ромео и Джульетты". Ясное голубое небо чистого глубокого тона раскинулось над полем, по которому плетутся Лир и Шут, покинув неприветливый дом Гонерильи. Они идут мимо плетенной из соломы изгороди. Возле изгороди - мешок, лопата. Крестьяне, наверно, совсем недавно закончили свой трудовой день.

В другом эпизоде, перед встречей Эдгара с ослепленным отцом, мы видим на открытой сцене подле такого же соломенного плетня крестьянина с мальчиком. Они собирают овощи в мешок. Мальчик грызет яблоко. Эдгар пытается украсть отложенный ломоть хлеба. Крестьянин его прогоняет.

Шум близкого моря, крики чаек слышны в сцене, когда высадившаяся на британский берег Корделия озабоченно расспрашивает приближенных об отце. Безумный Лир с веночком из полевых цветов на голове взбирается на забытую крестьянами телегу, груженную соломой, и оттуда произносит свои монологи, подает реплики. Здесь же подле телеги дерутся Эдгар с дворецким Гонерильи - Освальдом. В руках Освальда - шпага, у Эдгара - лишь длинная палка. Вскочив на телегу, Эдгар ловким ударом ранит наглого холуя.

Дом Глостера, занимающий центр сцены, выходит в поле. Видно, как Глостер провожает изгоняемого Лира за ворота, как идет обиженный король вместе с Шутом вдоль плетня, окружающего дом. Ночью, когда дом погружен в темноту, а снаружи, в поле, уже чуть брезжит рассвет, приводит Глостер Лира, Шута и переодетого Эдгара к себе, проводит их в самую отдаленную комнатушку, под крышей, где они и устраиваются подле зажженного очага. В степь, в пустоту, уходит, беспомощно вытянув вперед руки, ослепленный врагами Глостер.

Если задуматься, какие краски, какие материалы являются доминирующими в оформлении, то, пожалуй, в качестве цветов следует назвать голубой и желтый, а в качестве материала солому. Голубой - цвет неба, часто служащего основным фоном для действия. Желтый - цвет соломы, цвет хлеба, зреющего на полях. Соломой крыт дом Глостера, соломой крыт и торчащий из оркестра шалаш Эдгара, солома свалена на телеге, куда подымается Лир.

Сходные приемы оформления можно встретить в длинной и разнообразной сценической истории шекспировских пьес. Однако, как правило, к таким приемам обращались преимущественно в постановках комедий. Так, художник спектакля "Виндзорские насмешницы" на сцене театра имени Моссовета Н. А. Шифрин писал: "Народность драматургического материала вызывает к жизни народность изобразительных средств". И далее: "Мы не воспроизводим Виндзор в его археологической точности. Но мы пользуемся исследовательскими данными там, где они ведут к углублению и уточнению художественного образа. Наш Виндзор - более "деревенский", провинциальный, дома еще крыты соломой... Для Англии очень характерно расположение жилья по вертикали. Это в частных домах и в трактирах, в гостиницах и во дворцах. Эта черта совпадает и с особенностью шекспировской сцены. Мы пользуемся принципом народных картинок с их четким графическим рисунком и смелым интенсивным цветом. Эта комедия с мудростью и лукавством, жизнерадостностью и юмором, если не "простонародная", то наиболее близкая народу".

Аналогичным путем пошли художницы Мотли, оформляя трагический шекспировский спектакль. Они также попробовали сделать его народным, приблизить к быту народа, также использовали принципы народных картинок, как в области цвета, так и в стремлении к графической четкости формы.

Несколько выпадает из общего внешнего стиля постановки лишь оформление первой сцены - тронный зал во дворце короля Лира. Взору зрителей предстает темная, грубоватая конструкция то ли из дерева, то ли из неотесанных кусков камня, грубо очерчен трон, балки над ним, высокие ступени ведут к трону.

Своеобразную попытку усилить, подчеркнуть народные элементы в трагедии предпринял в режиссерском решении спектакля Глен Байем-Шоу. Он также, пользуясь средствами выразительности своего искусства, попробовал приблизить содержание трагедии к народу, расширить участие народа в развитии действия. Слуги присутствуют при размолвках Лира с дочерьми. Они стоят молчаливыми, но не равнодушными группами в глубине сцены, явно сочувствуя Лиру. В первой сцене у Гонерильи вернувшийся с охоты Лир появляется в окружении довольно большой группы охотников, приближенных. Они вооружены луками, кто-то несет рог. Вся свита горячо реагирует на поведение Лира, волнуется, кричит, когда он повышает голос, выражает гнев, когда гневается король. В большинстве же сцен народ - скромный, безмолвствующий фон. Тем не менее слуги короля и его дочерей эмоционально всегда находятся на стороне обиженного отца.

В тесной связи с этими скупыми, лаконичными "массовками" находится трактовка таких эпизодических образов, как первый слуга Реганы, ранящий герцога Корнуэльского. Майкл Грэхем Кох темпераментно исполняет эту небольшую роль. Он выражает гневный протест простого человека, давнего слуги королевской дочери, против бесчеловечности, вероломства, злодейства. С криком "За правый гнев!" бросается он на герцога Корнуэльского, занесшего руку над Глостером.

Особое, важное место в общей режиссерской концепции спектакля занимает трактовка образа Шута. В исполнении Иена Холма это светловолосый, молодой, тщедушный, несколько болезненного вида крестьянский паренек. В сцене своего первого появления, вылезая из-за кресла Лира, он держит в руках петушиную маску, которой прикрывает лицо. В остальном внешний облик Шута, его костюм ничем не отличаются от костюмов, внешнего вида слуг, крестьян, появляющихся в разных сценах.

Светлый костюмчик плотно обтягивает его тонкое тело. У него умные, проницательные и почти всегда грустные глаза. Весь он напоминает натянутую, готовую каждую минуту лопнуть пружину. Его шутки не злы, не саркастичны, они прежде всего очень грустны, в них всегда звучит боль от сознания жизненной несправедливости, жизненного неустройства. В горечи его шуток есть безнадежность, внутренний пессимизм. Шут Иена Холма с огромной нежностью относится к Лиру. Он чутко ощущает каждую рану, нанесенную в сердце старика. И каждый раз порывисто бросается к нему, стараясь тут же отвлечь от тяжких размышлений, заглушить его боль, развеселить, утешить, как ребенка. Впрочем, это стремление рождается не сразу. В самых начальных сценах, еще до грубой выходки Гонерильи, разрыва Лира с ней, Шут - Иен Холм пытался, напротив, всячески предупредить Лира, расшевелить его, пробудить в нем бдительность. Ведь он понимал все раньше, видел больше других еще тогда, когда старый король ни о чем не догадывался. Но первая же душевная травма Лира превратила Шута - Иена Холма в заботливого врачевателя его ран, возбудила в нем желание оградить короля от лишних ударов судьбы.

Старый Лир в свою очередь очень нежен к маленькому Шуту. Эта нежность увеличивается по мере того, как растут его жизненные невзгоды. Он бережно охраняет Шута от свирепого ветра в степи, крепко обнимая, прижимая его к себе. Такими и запоминаются они оба в эту страшную ночь разбушевавшейся непогоды. Крупный, толстый Лир - Чарлз Лоутон с седыми развевающимися волосами, седой бородой и худенький Шут - Иен Холм, плотно прильнувший к нему, прячущий голову у него на груди. В эти тяжелые минуты Лир - Лоутон и ищет опоры в своем верном слуге, и в то же время ощущает вдруг с остротой необходимость помочь ему, поддержать его.

Бремя жизненных невзгод, та катастрофа, которая обрушилась на Лира, весь ужас открывшихся злодейств, видно, не под силу трепетному, с необычайной силой реагирующему на проявления зла в мире Шуту Холма. Стоит Лиру отпустить его в штормовую ночь в степи, как он бессильно валится на землю, сжимаясь в маленький, беспомощный комочек. Замерзший, слабенький жмется Шут-Холм к огню, прячась вместе с Лиром в верхней комнате дома Глостера. Поэтому когда он бесследно исчезает в последних сценах трагедии, представить конец его нетрудно: не выдержала, лопнула натянутая до предела пружинка его чуткого к несчастьям сердца, и остался он где-то в степи, не замеченный Лиром, сникший на землю вдруг, сразу.

В спектакле очень последовательно, ясно прочерчена общая линия протеста героев, олицетворяющих доброе, справедливое начало, против зла, несправедливости, человеконенавистничества. Умно и тонко играет Зои Колдуэлл роль Корделии. В ее исполнении Корделия - мужественная, сильная маленькая женщина. Ей чужда какая-либо внешняя сентиментальность, слащавость. Она по природе не только пряма, но нетерпима к проявлениям лицемерия, фальши. Она бросает в первом акте свое "Ничего!" отцу с вызовом, как с вызовом, нескрываемым презрением комментирует красноречивые признания в любви сестер.

В последнем акте Корделия Зои Колдуэлл - решительная, отважная воительница. Ее стройная фигурка подтянута, боевой шлем ей к лицу. О ней вполне можно сказать словами Отелло к Дездемоне: "О, воин мой прекрасный!" Со скрытым, сдерживаемым гневом против злодеек сестер расспрашивает она об отце. Внутренний такт, сдержанность не покидают ее в последующих эпизодах. Она предельно искренна, но внешне сдержанна в своей нежности, заботе об отце. В ней привлекают внутреннее благородство, чувство достоинства и человечность.

Мужествен, благороден и человечен Кент в исполнении Антони Николса. С чувством глубокого достоинства раскрывает актер бескорыстную преданность Кента королю - его преданность правде, справедливости. Он саркастичен, полой презрения в сценах с Гонерильей, Реганой, Освальдом, почтителен и прост с Корделией, предан без позы, без слащавости королю.

Удачи исполнения таких ролей, как роли Корделии, Кента, Шута, Глостера, Эдгара, не просто личные удачи актеров - чувствуется общая мысль режиссера, его намерение объединить, сплотить героев, вырастающих светлое, гуманистическое начало, в единый лагерь борцов с хаосом разбушевавшихся злых страстей. Одна из наиболее интересных актерских работ в спектакле - исполнение роли Эдгара Альбертом Финнеем. У Эдгара - Финнея круглое, простодушное, улыбающееся лицо и глаза поэта, радостно глядящие на мир, умеющие отличать в нем все прекрасное и благородное. С таким почти романтическим восторгом глядит он в своей первой сцене на ночное темное небо, вернувшись с фонарем откуда-то поздно вечером в дом отца. Он сразу верит Эдмунду и во всем слушается его.

Восторженный и веселый в начале спектакля, он в сущности еще толком не знает жизни. Познание ее дается Эдгару-Финнею мучительно, мир измены, корысти, злодейства раскрывается перед ним во всем своем неприкрашенном виде. Сначала незаслуженный гнев отца потрясает его, рождая недоумение, отчаяние. "Какой-нибудь "несчастный Том" еще ведь что то значит, а я, Эдгар, не значу ничего" - слова эти Финней произносит с горечью, непониманием. Вид ослепленного отца вызывает в сердце Эдгара одновременно сострадание и гнев, осознанный, целеустремленный, пробуждающий желание мстить. В сцене поединка с Эдмундом перед нами спокойный, убежденный в своей правоте защитник справедливого дела, воин, поставивший своей целью наказать, уничтожить корыстолюбие, алчность, зло.

Выразительно построена режиссером сцена ослепления Глостера... В тишине совершает герцог Корнуэльский свою кровавую расправу. Беззвучно хохочет глумящаяся над Глостером Регана. Тяжкий стон Глостера - Сирила Лакхэма (известного москвичам по таким ролям в гастрольных спектаклях, как Лоренцо в "Ромео и Джульетте", Шут в "Двенадцатой ночи" и Полоний в "Гамлете") нарушает это безмолвие и постепенно замирает во вновь наступившей тишине. Яркий эмоциональный всплеск бунта слуги против бесчеловечности, насилия сменяется новой паузой напряженного молчания, за которой следует новый стон Глостера, нарастающий, а затем бессильно стихающий. Торжествует, мечется удовлетворенная местью Регана. А слепой Глостер, для которого слепота завершила окончательное прозрение в жизни, медленно уходит в глубь сцены, чтобы навсегда оставить свой дом...

Замысел режиссера последователен, целен. И в то же время уже с первых сцен спектакля он вступает в известное противоречие с шекспировской трагедией.

Мир правды, открывшийся Лиру, Глостеру, Эдгару в минуты горестного прозрения, - это мир страшный, суровый, в котором корыстолюбие, алчность проникли и во дворцы и в хижины и повсюду нарушили чистоту, справедливость человеческих отношений, - мир, где измученный, нищий народ испытывает голод, где нередко можно встретить бродягу, подобного бедному Тому, "он переходит из села в село, от розог к розгам, из колодок в колодки, из тюрьмы в тюрьму". Словом, это мир мрачный, неприютный. И светлые, нежные краски, преобладающие во внешнем облике спектакля Глена Байема-Шоу и художниц Мотли, выглядят порой неуместными. Суровый образ эпохи, начертанный Шекспиром, предстает на сцене неожиданно просветленным. Дыхание идиллической, безмятежной жизни пахарей среди плодородных полей чудится за светлыми пейзажами. Трагические столкновения страстей, разгул корысти и честолюбия как бы сосредоточиваются исключительно в рамках королевского двора; сужается поле действия, уменьшается масштаб, конкретнее и ограниченнее становится главный трагический конфликт произведения.

По-своему талантливо, оригинально трактуя роль Лира, Чарлз Лоутон в свою очередь также несколько ограничивает философский смысл трагического столкновения героя с жизнью.

Трактовка роли Лира Лоутоном находится в тесной связи с общим режиссерским решением спектакля. Или, вернее, все режиссерское решение спектакля Гленом Байемом-Шоу подчинено определенному пониманию образа Лира, которое единодушно разделили актер и режиссер. Во всяком случае в спектакле таком, каким его поставил Шоу, мог и должен был быть именно такой Лир, каким его сыграл Лоутон. И в то же время Лира - Лоутона вполне устраивают стиль, облик, замысел стрэтфордской постановки.

Лир Лоутона - добрый король мирных поселян. Властность несвойственна ему. Более того, она глубоко чужда Лиру-Лоутону. В лице его, полном, с небольшими глазами, густо обросшем седыми волосами, есть что-то очень располагающее - это выражение доброты, симпатии к людям, доверчивости. Как он правил страной в годы своего долгого царствования? Наверно, легко, непринужденно - много охотился, с удовольствием и увлечением, как это видно по его возвращению с охоты в дом Гонерильи, если надо, то воевал. Он не был деспотом своего народа, никого не притеснял, не мстил, не наказывал. И, наверно, за это и любили его простые люди, слуги, за это сохранили к нему привязанность, сочувствие до конца его дней.

Долгое и удачное царствование, лесть, поклонение окружающих не развили в Лире-Лоутоне надменности, властности, самодовольства. В его внешнем облике, поведении нет царственного величия, надменности, кичливости. Но лицемерное поклонение придворных выработало у Лира- Лаутона своеобразно идиллический взгляд на жизнь, сделало совершенно беспомощным в попытках отделить ложь от правды.

Лир-Лоутон предпринимает раздел владений, как своего рода забаву, шутку. В белых широких одеждах торжественно поднимается он на возвышение, с улыбкой сообщает о принятом решении. С заметным удовольствием слушает Лир-Лоутон излияния старших дочерей. Ответ Корделии поражает его неожиданностью. Это чуть ли не первое возражение, встреченное им в жизни, первый случай, когда Лиру надлежит самому понять, правда перед ним или ложь. И он не умеет, пожалуй, даже не пытается это сделать. В гневе Лира слышится растерянность. Он велеречиво, но внутренне неуверенно произносит свои проклятия. Его пугает прямота протеста, самостоятельности, воли, проявленная любимой младшей дочерью. Отречение от Корделии, изгнание Кента - все это немного походит на необдуманную ребяческую выходку. Это не ярость дракона, как говорит о себе шекспировский Лир. Скорее это первое потрясение человека, впервые, вдруг, неожиданно столкнувшегося на старости лет с чем-то, еще до конца неясным, что нарушило привычный, спокойный жизненный уклад.

Лир Лоутона не жаждет познания, он хочет поначалу уйти от правды, спрятаться, как улитка, в знакомое и приятное времяпрепровождение. Усталый, но довольный после удачной охоты, возвращается Лир в дом Гонерильи. На нем широкое темное платье. Он оживлен, голоден, требует немедленно подать обед.

В новой вспышке гнева Лира-Лоутона против старшей дочери, нанесшей ему жестокую обиду, уже нет внешней приподнятости, велеречивости. В речах, обращенных к Гонерилье и ее мужу, звучит боль ранепого человека, слышатся неподдельные страдания. Лир начинает учиться различать ложь и правду, и первые уроки даются ему мучительно.

Душевное потрясение Лира-Лоутона сильно. Он рыдает, как ребенок, когда Гонерилья требует уменьшения вдвое свиты. Приплетясь на рассвете в дом Глостера, где находится Регана, Лир-Лоутон несколько раз хватается за сердце. У него дрожат руки, когда он мечется между двух своих разъяренных, надменных, издевающихся дочерей. А затем эти дрожащие руки беспомощно опускаются вдоль тела. Что дальше делать? Как быть?

Перед Лиром предстает, сбросив личины лицемерия, уродливый в нравственном отношении мир его собственного двора, и самыми уродливыми, самыми страшными выглядят лица его дочерей, с которых упали маски. Тонкий, свежий в трактовке образов носителей правды, борцов за нее спектакль, поставленный Гленом Байемом-Шоу, становится менее интересным и грубоватым в обрисовке людей с "каменными сердцами" - Реганы, Гонерильи, герцога Корнуэльского, Эдмунда, Освальда. Исполнители этих ролей, режиссер обращаются часто к приемам гротесковым, подчеркнутым, обличают своих героев очень прямолинейно.

Пожалуй, в особенности это относится к Анджеле Бэделли - Регане. Актриса справедливо привлекла внимание зрителей Москвы и Ленинграда своим реалистическим, ярким исполнением роли кормилицы в "Ромео и Джульетте". Регана у Анджелы Бэделли - фигура настолько же отвратительная, насколько и искусственная. Рыжая, намалеванная, уродливая, она преувеличенна во всех своих злодеяниях, преувеличенна до такой степени, что это уже перестает выглядеть правдоподобным. Недостаточно выразителен Эдмунд в исполнении Роберта Харди.

Вид примитивного, топорного, кичащегося своим безобразием зла лишает Лира-Лоутона всякого душевного равновесия. С ревом, похожим на звериный, не разбирая дороги, бредет по степи пораженный горем Лир-Лоутон. Его воплю вторит жалобный визг Шута-Холма. Как сначала в привычных и приятных развлечениях, так теперь в безумии хочет Лир-Лоутон спрятаться от свирепого разгула алчности, укрыться, чтобы не видеть гибели душевной чистоты, нравственности, распада естественных человеческих отношений.

Чарлз Лоутон недостаточно остро изображает пробудившееся стремление Лира узнать жизнь, сделать самые широкие философские обобщения. Сквозь страшную бурю в степи шекспировский Лир видит многое, чего он не видел прежде. В тяжкие часы непосильной душевной муки его разум обретает необычайную, несвойственную ему прежде прозорливость. Для Лира трагедии Шекспира безумие - это не только бегство от действительности, это глубокий кризис мысли, решительный момент ломки мировоззрения. В своем исполнении роли Лира Чарлз Лоутон в недостаточной мере показывает неоглядную ширь жизненных горизонтов, раскрывшихся перед его героем, величие, ясность его обновленного разума. В этом слабая сторона игры актера. Сильная же состоит в глубоком, остром воплощении пробуждающейся новой человечности Лира, нового, осмысленного, вдумчивого внимания к людям. Тяжкий кризис, переживаемый Лиром, как бы сосредоточивается в исполнении Лоутона в сердце Лира - здесь происходят главные процессы и изменения.

Лир-Лоутон был всегда добр к людям, но его доброта была несколько неосознанна, она не всегда знала, почему она рождается и в самом ли деле она нужна людям. Теперь в потрясенном событиями Лире-Лоутоне все более накапливается желание помочь людям, он становится добрым к ним, потому что они несчастны, а полную меру несчастий познал теперь сам старый Лир.

В наибольшей степени это выражается в отношении Лира Лоутона к Шуту. Слова роли:

 Мой бедный Шут, средь собственного горя 
 Мне так же краем сердца жаль тебя... -

приобретают в исполнении актера важное значение. Не только краем, но большей частью сердца жалеет Лир Лоутона своего слугу. Словно отвергнутая дочерьми любовь Лира переносится им в какой-то мере на этого действительно нуждающегося в заботе, искренне привязанного к нему паренька. В отношении Лира к Шуту все время сквозят отеческие нотки. С захватывающим лиризмом, трогательностью раскрывает актер эту как бы родившуюся заново близость Лира к его Шуту. С какой сердечностью, с какой теплотой предлагает он Шуту первому укрыться от непогоды в шалаш: "Иди вперед, дружок. Ты нищ, без крова".

Душевной щедрости Лира Лоутона нет предела. Он не пропустит теперь ни одного страдающего человека, не пропустит потому, что любая человеческая боль, как своя, отзовется в его сердце. Вот перед ним бедный Том. Наверно, и раньше Лир Лоутона не прошел бы равнодушно мимо, подал бы милостыню бедняге. Но теперь - он родной брат королю, родной по страданиям. И хотя у короля нет теперь почти ничего, он поделится техМ пичтожным, что еще осталось. Заботливо кутая нагого Эдгара своим плащом, Лир-Лоутон, обнимая и поддерживая, ведет его к Глостеру.

Поэтически, вдохновенно передает Лоутон охватившую все существо Лира, переполняющую его человечность, которую он готов отдать людям. Потрясенное, открывшееся людям сердце Лира выходит в его исполнении на первый план, а потрясенный, глубоко осознавший правду жизни разум короля отступает на второе место. Трагическое содержание образа актер воплощает несколько неожиданными лирическими красками. В чем смысл трагического кризиса, переживаемого Лиром-Лоутоном? Как и у шекспировского Лира - это трагическое изменение его отношения к жизни, перелом во всем его мироощущении. Но выражает себя этот перелом у Лира-Лоутона в большей степени в сфере чувств, нежели в сфере мысли.

Безумный Лир Лоутона в выцветшем зеленом балахоне, с охапкой полевых цветов, более чем всегда обросший седыми волосами, своеобразно грациозен, забавен и ребячлив. Актер исполняет эти сцены живо, непосредственно, но недостаточно выделяет глубокий философский смысл отдельных реплик героя.

Обаяние спектакля Глена Байема-Шоу - в поэтическом раскрытии светлых, благородных сторон трагедии, в убежденном показе торжества гуманистического, доброго начала над всем скопищем пороков, охвативших человечество.

Глен Байем-Шоу, как это обнаружили уже его работы, показанные в Москве, любит точные, изящные, непринужденные мизансцены, пластически завершенно выражающие мысль сцены, образа, ситуации. Эта черта творческой манеры режиссера достаточно отчетливо выступает на протяжении всего спектакля "Король Лир", проявляя себя, в частности, в постановке финальных эпизодов трагедии.

... Слуги тихо вносят на сцену Лира, спящего в глубоком кресле. Он снова, как и в первом акте, облачен в широкие белые одежды. Корделия опускается перед ним на колени. Очнувшись, Лир-Лоутон в свою очередь поступает так же. Он как бы несколько забегает вперед и совершает в точности то, о чем скажет в следующей сцене перед тем, как их с Корделией уведут в темницу:

 Ты станешь под мое благословенье, 
 Я на колени стану пред тобой, 
 Моля прощенья.

Радость, великую радость узнавания истинного благородства, правды, чистоты, воплощенных в его дочери, взволнованно раскрывает актер. Король, ставший простым человеком - человечным до конца ногтей, встречает подобного себе, близкого человека, олицетворяющего лучшее, что может быть в человеке, - бескорыстную, бескомпромиссную правду и прямоту в отношении к добру и злу. Счастье Лира Лоутона не знает предела. Он опускает голову на грудь Корделии и рыдает, не скрывая и не стыдясь своих слез. Это кульминация роли. Безошибочно чувствуя ее, зрители прерывают действие долгими аплодисментами. Счастливое, озаренное внутренним светом личико Корделии Зои Колдуэлл обращено в зал. Она материнским, добрым жестом прижимает к себе седую голову Лира...

Легко, неприметно меняется обстановка сцены. Воины выкатывают пушки, придвигая их к соломенной изгороди. Беснуется, ревнуя Эдмунда к сестре, Регана - Анджела Бэделли, одетая в лиловое платье. На фоне светлого голубого неба колышутся яркие боевые стяги. Воины приготовились к бою. Стрелы одна за другой полетели во вражеский стан. И вот уже вводят пленных Лира и Корделию.

Лир-Лоутон безмятежен и благодушен. Кажется, он попросту даже не видит, не замечает сейчас никого, кроме Корделии. Он даже хочет, чтобы их скорее отвели в темницу, чтобы остаться с ней наедине. Его душевное состояние в этой сцене в точности соответствует словам роли:

 ... Так вдвоем и будем
 Жить, радоваться, песни распевать, 
 И сказки сказывать, и любоваться
 Порханьем пестрокрылых мотыльков. 
 Там будем узнавать от заключенных
 Про новости двора и толковать, 
 Кто взял, кто нет, кто в силе, кто в опале, 
 И будем нос совать в дела земли
 Как будто мы поверенные божьи. 
 Мы в каменной тюрьме переживем
 Все лжеученья, всех великих мира, 
 Все смены их, прилив их и отлив.

В финале кажется, что в развитии образа наступает эмоциональный спад. Смерть Лира-Лоутона как-то уж слишком проста, естественна, даже незаметна. Но, вдумываясь в общий смысл образа, созданного актером, легко увидеть, что эта простота, естественность продуманны и логичны.

В эпизодах, непосредственно предшествующих финалу, алчные устремления героев, познавших всесокрушающую силу денег и власти, достигают своего апогея. Хищник уничтожает хищника - Гонерилья убивает родную сестру. Под непрекращающиеся звуки трубы и барабана идет поединок Эдгара и Эдмунда. Пронзительный крик издает Гонерилья, когда раненый Эдмунд падает на землю. Он еще долго мечется в агонии. А спустя несколько секунд слуги вносят трупы сестер и симметрично располагают их на сцене. После всех этих крикливых, громких, безобразных смертей появление Лира с Корделией на руках, ее смерть решаются лирически, скромно, тихо. Жизнь Лира так тесно сплелась с жизнью Корделии, что ее смерть может значить для него лишь одно - немедленно последовать за ней. Это так же просто, как просто все, что делает человек, повинуясь своему естественному долгу. Так понял Чарлз Лоутон финал роли. Лир попросил, чтобы кто-нибудь растегнул ему ворот и тихо лег подле Корделии. Все кончено для него...

В спектакле Глена Байема-Шоу, как и в других его известных нам работах, привлекает стройность, законченность, внутренняя и внешняя целостность постановки. Действие развивается плавно, легко и вместе с тем без особой внутренней напряженности. Глен Байем-Шоу любит придавать произведениям Шекспира своеобразную прозрачность, ясность и в то же время здесь, как и в постановках других трагедий поэта, он облегчает, ослабляет трагизм конфликтов и ситуаций.

Одна картина переходит в другую без пауз, без интервалов. Слаженность постановки безукоризненна. Мизансценам свойственны мягкая грация, порой чуть граничащая с кокетством, живописность, никогда не становящаяся небрежной.

Спектакль Глена Байема-Шоу полемичен. В нем нет каноничности, традиционности ни в решении образа Лира, ни в понимании конфликта, нив стиле, тоне постановки. Все время чувствуются свежие, самостоятельные художественные поиски коллектива. И все же при всей талантливости этих поисков стремление постановщика ослабить трагический конфликт, ограничить пространство, на котором бушует буря шекспировской трагедии, противоречит, как нам кажется, духу Шекспира. Именно поэтому с работой театра можно и даже должно спорить.

...И вот вместе с оживленной толпой зрителей мы снова на берегу Эйвона.

Бронзовый Шекспир, окруженный своими героями, ждет нас на площади подле фонтана. Рядом с ним - погруженный в раздумья принц Датский Гамлет и другой принц - веселый принц Хел, толстый Фальстаф, леди Макбет, тщательно рассматривающая свои руки. "Я остроумен не сам по себе, источник моего разума - в других людях" - выведены слова поэта у его ног.

В центре города еще шумно. Слышны гудки отъезжающих автомашин. Долго не гаснут огни ресторана театра, расположенного на террасе над самой водой. Но стоит совсем немного отойти от центра - и вы очутитесь на спящих, безмолвных темных улицах, освещенных единственно огромной серебристой луной, придающей новую прелесть Стрэтфорду. Не спят, кажется, только лебеди, еще тише, еще медленнее, чем днем, скользящие по черной, неподвижной воде. И снова покоряющий, необычайный,- сосредоточенный покой городка властно подчиняет себе. Покой и тишина, задумчивая, чуть грустная и значительная.