Правда жизни и правда искусства

Мнение о том, что произведения Шекспира выражают жизненную правду, очень давнее. Так считали уже современники Шекспира, и с ними согласились последующие поколения зрителей и читателей. С развитием Шекспировской критики в XVIII и XIX веках такая оценка получила обоснование в многочисленных трудах, и только изредка высказывались возражения против этого, которые, впрочем, не помешали всемирному признанию Шекспира как реалиста.

Однако с конца XIX века реализм Шекспира стали оспаривать. Самым мощным было выступление великого русского писателя-реалиста Л. Толстого, написавшего статью "О Шекспире и о драме" (1906). Рассмотрение причин, побудивших его выступить против Шекспира, относится к проблемам мировоззрения и творчества Л. Толстого^*, и поэтому мы не будем заниматься ими здесь, ограничившись лишь тем, что касается Шекспира.

^* (Об этом я написал в статье "Лев Толстой" - ниспровегатель Шекспира", "Театр", 1960, № 10.)

Как известно, Л. Толстой полностью отрицал художественное значение произведений Шекспира, не признавал его великим писателем и писателем вообще, сурово осуждал его за безнравственность пьес и пренебрежительное отношение к народу. Из всей критики Л. Толстого мы остановимся только на том, что касается художественной стороны творчества Шекспира. Хотя Л. Толстой относится к нему с явным предубеждением и до крайности придирчив в своей критике, думается, что игнорировать ее нельзя. Л. Толстой столь великий художник и мыслитель, что отнестись невнимательно к его мнению было бы по меньшей степени неразумно.

Одно из исходных утверждений Л. Толстого: преклонение перед гением Шекспира стало совершенно слепым, приняло характер своего рода культа и похоже на массовый гипноз. Люди заранее убеждены в том, что Шекспир - великий писатель, им не приходит в голову подвергнуть это сомнению, и они бездумно восхищаются тем, в чем нет ни истины, ни красоты, или делают вид, будто произведения Шекспира доставляют им удовольствие.

В самом деле, все ли читатели и зрители пьес Шекспира получают удовольствие от них. Нет ли здесь автоматизма мышления, привычности оценок и вкусов, воспитанных образованием и утвердившимся мнением? Мне представляется, что тот, кто серьезно относится к искусству и по-настоящему любит Шекспира, обязательно должен хорошо знать статью Л. Толстого и ею проверять свою любовь и понимание Шекспира. Слепой веры в то, что Шекспир велик, совершенно недостаточно. Всякая вера проверяется испытанием, вера же в значительность Шекспира ничего не теряет от этого искуса, а только укрепляется.

Простейшее опровержение оценки, данной Л. Толстым, состоит в том, чтобы после прочтения его статьи, в которой подробно разобран "Король Лир", прочитать эту трагедию. Несмотря на всю кажущуюся убедительность критики Л. Толстого, все его доводы не могут помешать нам получить эстетическое наслаждение от трагедии и взволноваться ее глубоким жизненным и нравственным содержанием.

И все же уничтожающая критика Л. Толстого, оказавшаяся бессильной разрушить преклонение перед Шекспиром, не бесплодна. Из нее можно извлечь положительные элементы, хотя она содержит полное и безоговорочное отрицание Шекспира. Критика Л. Толстого, если отвлечься от связанных с ней побочных моментов, отражает различие в способах художественного отражения действительности у Шекспира и у Толстого, двух гениальных художников, принадлежащих разным этапам развития реализма.

Современный реализм, каким является реализм Л. Толстого отражает действительность неизмеримо более непосредственно^*. Л. Толстой берет материал из самой жизни, часто из своей собственной. Известно, что в основу "Севастопольских рассказов", "Детства, отрочества, юности", "Казаков" Толстой положил многое из личного жизненного опыта, а в "Войне и мире", "Анне Карениной" и "Воскресении" воплотил ситуации и характеры, которые он наблюдал и изучал. Конечно, Л. Толстой не просто записывал то, что видел и знал, а художественно обработал факты по принципу типичности, подчиняя изображение действительности определенным идейным замыслам. Так или иначе, но всякий знает, что между жизнью и романами Толстого нет никакого посредствующего начала, кроме творческого сознания писателя, целенаправленно отражавшего реальность. Достоверность того, что он изображает, не вызывает никаких сомнений у современного читателя.

^* (См. М. Б. Храпченко, Лев Толстой как художник, М. 1963, главы 7 и 8, стр. 394-470; Т. Мотылева, О мировом значении Л. Толстого, М. 1957, стр. 63-184, и, в частности, 117-121.)

У Шекспира отражение действительности не является столь непосредственным. Он пользовался готовыми сюжетами, уже до него получившими литературное оформление. Правда, эти сюжеты тоже представляли собой художественное отражение действительности. Однако в них жизненные ситуации и характеры уже до Шекспира были определенным образом осмыслены. Часто это осмысление было осуществлено в соответствии с другими понятиями о жизни, чем те, которых придерживался Шекспир.

Творческий процесс у Шекспира протекал так: он брал готовый сюжет и переосмыслял его в духе своего гуманистического мировоззрения. Поэтому мы далеко не всегда найдем у него прямое соответствие между ситуациями драм и повседневной действительностью его времени.

Литература в этом отношении ничем не отличалась от живописи эпохи Возрождения. Основной фонд ее сюжетов составляли, как известно, библейские, христианские и античные мифы и легенды. "Рождение Венеры" Боттичелли, "Сикстинская мадонна" Рафаэля, "Тайная вечеря" Леонардо да Винчи, "Страшный суд" Микеланджело, с точки зрения наших привычных жизненных представлений, не реалистичны.

Но в этих четырех "нереалистических" полотнах перед нами предстает вся история духовной жизни эпохи Возрождения: открытие мира и человека, величие и красота человека, готового на любые испытания во имя исполнения своего назначения, темные силы, предавшие его, и страшная расплата^*. То, о чем рассказывают нам творения великих художников, - несомненная жизненная правда, высшая правда эпохи. Но выражена она особыми средствами. Наша мысль проходит через звенья сложных ассоциаций, и только тогда она постигает смысл изображенного на полотне. Искусство говорит здесь языком символов, выработанных человеческим сознанием с давних времен и вошедших в умственный обиход широчайших масс.

^* (Лучшее, что об этом написано,- этюд "Леонардо да Винчи и вопросы Возрождения" в кн.: Н. Я. Берковский, Статьи о литературе, М.- Л. 1962, стр. 3-64.)

Однако идейное наполнение этих символов менялось в процессе общественного развития. В средневековом понимании человек только жалкое подобие божества. Гуманистическое мировоззрение художников эпохи Возрождения утверждает человека как воплощение божественного совершенства и красоты. Боги обретают плоть, разум и чувства человека. Символ наполняется реальностью живого существа. Он обретает конкретность реальной личности.

Все унаследованные от прошлого образные воплощения жизненных понятий получили в искусстве эпохи Возрождения новое наполнение. Изменился их идейный смысл. Изменилась их природа как художественных образов. Они уже не бледные знаки реальности, а сама реальность во всей ее жизненной красочности.

В полной мере относится это и к Шекспиру.