"Грубость" Шекспира

Уже не раз говорилось о том, что в своей театральной работе Шекспир постоянно считался со вкусами и понятиями зрителей. Он шел навстречу им, считая своей обязанностью доставить публике удовольствие. Название одной из его комедий - "Как вам это понравится" - красноречиво свидетельствует об этом. Эпилог пьесы также показывает, что Шекспир искал одобрения публики. Мы не побоимся сказать, что он всегда хотел угодить ей.

Это, конечно, не вяжется с представлением о нем, как царе поэтов, гордо возвышающемся над обыкновенными людьми, но такова, по-видимому, истина.

Как же это сказалось на его творчестве? На этот счет есть разные мнения.

Английский поэт XX века Роберт Бриджес в статье "О влиянии публики на драмы Шекспира"^* утверждает, например, что воздействие народной публики на драматурга было весьма пагубным. По его мнению, из желания угодить низменной толпе, Шекспир вводил в пьесы грубые шутки и скабрезности, применял примитивные мелодраматические эффекты и допустил в своих произведениях много другого, что оскорбляет строгий эстетический вкус.

^* (R. Bridges, Collected Essays, Papers etc., London, 1927. Совершенно иную, справедливую оценку публики шекспировского театра, как фактора, стимулировавшего творчество Шекспира, дает подавляющее большинство современных шекспироведов, например, A. Harbage, Shakespeare's Audience, New York, 1941; M. Holmes, Shakespeare's Public, London, 1960.)

Бриджес - сторонник рафинированного искусства, и ему претят плебейские элементы у Шекспира. На наш же вкус, они принадлежат к числу достоинств его драматургии. То, что Бриджесу кажется грубостью и простотой, на самом деле выражает здоровое, народное отношение к жизни. Шекспир близок к земле, он не боится просто и откровенно говорить о многих вещах, упоминание которых представляется неприличным с точки зрения чопорных ханжей и мещан. О естественных телесных функциях он высказывается без малейшей мещанской стыдливости.

В этом отношении показательна трактовка вопросов пола в его пьесах. Как известно, филистерские предрассудки здесь особенно сильны и живучи. Они существовали и в эпоху Шекспира, когда буржуазные ханжи старались насадить пуританские строгости. Моральное ханжество английской буржуазии достигло своего предела в XIX веке, когда появились так называемые "семейные" издания сочинений Шекспира, в которых текст произведений великого драматурга был подвергнут "чистке", а вернее говоря, оскоплен^*.

^* (Образец этого - сочинения Шекспира в издании Th. Bowdler'a. The Family Shakespeare, 1818, многократно переиздававшееся. Фамилия редактора послужила основой глагола to bowdlerize, означающего исключение из текста классиков неприличных слов.)

С точки зрения таких понятий об общественной нравственности, стало недопустимым, например, воспроизведение на сцене диалога Елены и Пароля о девственности ("Конец - делу венец", I, 1), хотя актеры за кулисами, а зрители в фойе или дома могли позволять себе в частном порядке более грубые и скабрезные шутки.

Общественная нравственность эпохи Возрождения отличалась большей свободой и непринужденностью. Зрителей Шекспировского театра не шокировал ни этот эпизод, ни диалог Гамлета с Офелией, когда принц спрашивает, можно ли ему прилечь на ее колени, и замечает: "...прекрасная мысль - лежать между девичьих ног", а затем в ответ на замечание Офелии, что он колок, отвечает каламбуром: "Вам пришлось бы постонать, прежде чем притупится мое острие" ("Гамлет", III, 2).

Таких "пассажей" у Шекспира немало. Пошлый ум увидит в них только неприличие и, негодуя напоказ, будет втайне смаковать сексуальные ассоциации. Между тем отношение Шекспира к физиологии пола было здоровым и естественным, как это свойственно народу не только в его время, но и теперь. Наше отношение к данному вопросу определяется суждением Энгельса, осмеивавшим филистерские предрассудки и ложную мещанскую стыдливость. Он не считал зазорным для писателя говорить о том, чем люди "занимаются днем или ночью, о естественных, необходимых и чрезвычайно приятных вещах, так же непринужденно, как романские народы, как Гомер и Платон, как Гораций и Ювенал, как Ветхий завет и "Новая Рейнская газета"^*.

^* (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI, часть I, стр. 157.)

У Шекспира не было мещанской брезгливости по отношению к простонародью: его жизнь, его людей, его образ мышления и язык он сделал эстетическим фактом.

Можно легко убедиться в том, что скабрезности в "Гамлете" введены вовсе не на потребу дурным вкусам зрителей Шекспировского театра. Одним из центральных мотивов трагедии является измена матери Гамлета памяти своего покойного мужа. Об их любви Гамлет говорит всегда в возвышенном поэтическом тоне. Отношения же Гертруды и Клавдия основаны не на любви, а на похоти. Поэтому для характеристики второго брака матери Гамлет всегда пользуется деталями эстетически неприятными: их ложе - "отвратительная свалка грязи" (the rank sweat of an enseanaed bed, III, 4). Падение матери открывает Гамлету, что отношения между мужчиной и женщиной могут строиться на грубом физиологическом чувстве. Поэтому он и говорит Офелии сальности, вдобавок надеясь, что его грубость, может быть, излечит ее от любви к нему.

Здесь "грубости", как видим, имеют глубокий смысл. Но не приходится отрицать и того, что у Шекспира встречаются сквернословие и натурализм деталей иного характера. Пример: клоунский диалог Лаунса и Спида в "Двух веронцах" (II, 5), построенный на серии каламбуров, обыгрывающих слово "стоять". Его можно, конечно, объяснить желанием потешить публику откровенной похабщиной. Некоторых исследователей подобные сцены настолько смущают, что они готовы отдать их авторство другим лицам, считая их чужими вставками в Шекспировский текст. Но такие эпизоды органичны для Шекспира.

Само собой разумеется, черта, о которой мы говорим, - лишь частный пример плебейской прямоты и откровенности у Шекспира. Этой чертой не ограничивается и к ней не сводится проблема отношения Шекспира к нравам и понятиям народа его эпохи. Шекспир многообразно связан с духовной культурой масс. Он разделяет ее наивные поверья (во всяком случае, пользуется ими как поэт), ему близка мудрость народных поговорок, их задорный или горький юмор; он относится к природе как человек, связанный с землей, в нравственных оценках и в отношении к государственным установлениям он обнаруживает черты, типичные для народного сознания.

Он всегда показывает разные уровни нравов и понятий, от самого низменного до наиболее возвышенного. Это составная часть его художественного метода, придающая всеобъемлющую широту картинам жизни, которые он предлагает нашему вниманию.