Глава 12. Фальстафиада

Историзм и реализм

В критике издавна существует мнение, что хроники были для Шекспира той школой, через которую он пришел к овладению мастерством в жанре трагедии^*. Некоторое основание для такого суждения несомненно есть, ибо в хрониках действительно немало трагических происшествий, а две из них при жизни Шекспира назывались трагедиями - "Ричард III" и "Ричард II". Но ни та, ни другая пьеса не принадлежит к числу наиболее значительных в художественном отношении исторических драм.

^* (См. Гервинус, Шекспир, изд. 2-е, т. 2, СПб. 1877, стр. 87.)

Общее мнение считает вершиной Шекспировского мастерства в жанре хроники "Генриха IV" (причем скорее одну только первую часть, а не всю дилогию), но эта пьеса, однако, не является трагической по содержанию, взятому в целом, хотя отдельные трагические мотивы в ней есть. Что касается "Генриха V", хроники, совсем близкой по времени написания к трагедиям, то в ней даже и намека нет на трагизм.

Таким образом, если хроники и были для Шекспира полем первых экспериментов в области трагедии, то не все, а лишь первые шесть; самая лучшая же из его хроник к трагическому имеет мало касательства.

В хрониках Шекспира яснее всего видно, как формировался реализм Шекспира. Это естественно, и не только потому, что материалом здесь служили происшествия, реальность которых не подлежала сомнению. Суть в том, что история давала художнику такой материал, сладить с которым он мог, только поняв логику развития его страны.

Нельзя сказать, что к этой задаче Шекспир подходил без всякой помощи извне. У него были костыли, роль которых играла официальная тюдоровская историография. Она совершенно недвусмысленно доказывала, что только сильная королевская власть может спасти страну от анархии и развала и что именно династия Тюдоров самим богом была предназначена для этой исторической миссии.

Как уже говорилось, ни в одной из пьес-хроник Шекспир не посягнул на эти политические принципы. Идею государственного единства он несомненно принимал, ибо она соответствовала интересам народа и была признана всеми теоретиками гуманизма. Не спорил Шекспир и против того, что правление Тюдоров принесло стране благоденствие.

Но чем Шекспир постоянно занимался - это вопросом о том, каким должен быть король и каков тот или иной король на самом деле. Не приходится говорить о том, какое неприглядное впечатление должно было получаться у публики, которая видела на сцене то слабовольного святошу Генриха VI, то кровавых Йорков - Эдуарда IV и Ричарда III, то детоубийцу Джона, то сибарита Ричарда II, то узурпатора и убийцу своего предшественника Генриха IV.

Хроники Шекспира, политически вполне благонадежные по внешности, таили в себе заряды вольнодумства. Насколько отходит Шекспир от монархической ортодоксальности, можно увидеть при сравнении его пьесы о короле Джоне с первой драмой на этот сюжет, написанной епископом Бейлем около 1535 года. В ранней драме все очень просто: Джон борется против Рима, значит, он хороший король и никаких пороков у него нет. Напоминать о том, каков он у Шекспира, надобности нет. В одном случае - явная идеализация, в другом - реалистический портрет.

И так во всем. Делая необходимые политические реверансы, Шекспир, вместе с тем, честно стремится понять сущность событий. Он раскрывает характеры государственных деятелей, причины конфликтов между ними и изображает все это на широком фоне жизни всей страны и даже на фоне ее международного политического положения. Нет никакой модернизации в применении таких терминов к историческим драмам Шекспира, которые полны совершенно реальных политических фактов.

Шекспир не мог не знать известного положения Аристотеля о том, что поэзия философичнее истории. Его хроники, во всяком случае, показывают, что он именно так подходил к историческим событиям, не ограничиваясь инсценировкой их, а ища связи между отдельными фактами, обнаруживая логическую последовательность событий, их значение для всего общества и отдельных сословий.

В хрониках Шекспира настойчиво проводится идея необходимости государственного единства. Но реальное действие показывает совершенно обратное - распад этого единства. Подтачивается оно не столько распрями между сословиями, сколько борьбой за личную власть, которая постоянно происходит в верхах. При этом Шекспир производит некоторое смещение. Оставляя внешнюю канву подлинных исторических событий, он рассматривает их не под углом зрения изображаемой эпохи, а соответственно взглядам и понятиям своего времени.

Как метко определил И. Верцман, у Шекспира "историзм не историка, а поэта"^*. Историк пишет о прошлом, поэт о современном. Это обнаруживается отчасти в том толковании, которое поэт дает прошлому, исходя из интересов современности, но больше в обрисовке деятелей истории. В главном образы их соответствуют характерам подлинных исторических лиц, но весь социально-психологический склад их личности является современным.

^* (И. Верцман, Исторические драмы Шекспира.- "Шекспировский сборник, 1958", стр. 86-93.)

Тут Шекспиру никакие "источники" не помогали. Помогло только чувство художника-реалиста, его знание современной действительности. Став на этот путь, Шекспир отбросил костыли тюдоровской историографии и зашагал на собственных ногах.

Самостоятельность художника он проявил в живой обрисовке характеров. Прогресс, сделанный Шекспиром всего за какие-нибудь пять лет, огромен. Сравнив первую историческую тетралогию со второй, в этом легко убедиться. От схем и внешних признаков характера Шекспир переходит теперь к глубокой обрисовке индивидуальностей. В зрелых хрониках - каждый персонаж законченный пластический характер, сколько бы ему ни было отведено реплик - много или мало. "Генрих IV" - важнейшая веха в творчестве Шекспира. Здесь он впервые в полной мере предстает как реалист.

Исторически царствование Генриха IV приходится еще на пору мощи феодализма. Кризис феодальной системы тогда только едва намечался, и его на время отдалили блестящие победы Генриха V. У Шекспира царствование Генриха IV представлено как время феодальной анархии, которой кладет конец вступление на престол Генриха V. Это и есть та свобода обращения с историей, которую позволял себе Шекспир.

Как художник он отошел также от морализаторства современной ему историографии, стремясь к вольному и широкому изображению характеров, что особенно ценил в Шекспире Пушкин. Это, в частности, и позволило Шекспиру создать грандиозный комический характер Фальсгафа, органически вплетенный в ткань исторической драмы. Фальстаф не просто один из персонажей хроники. Хотя формально он принадлежит, так сказать, побочной линии сюжета, но в драме он ее главное лицо. Как это ни парадоксально, им мерятся государственные и нравственные конфликты драмы. Он тот "неофициальный" элемент истории, через который раскрывается главное в ее движении: иллюзорность всего идеала абсолютной монархии.

Так искусство художника, его реализм, ломая принципы официальной доктрины, раскрыли историческую действительность с глубиной, недостижимой для современных Шекспиру идеологов, изображавших историю в интересах господствующей власти. И то был не столько взгляд в прошлое, сколько отражение современности через историю.

Комическая сторона хроники разрослась отнюдь не по капризу Шекспира, увлеченного своим интересом к Фальстафу. Тому была глубокая причина, и существо ее состояло в том, что смехом Фальстафа Шекспир хоронит в первой части хроники старый феодальный мир. Отсюда то радостное мироощущение, которое проникает всю эту пьесу. Вторая же часть, как известно, оставляет двойственное ощущение. Фальстаф по-прежнему весел, но нам уже не так весело. Почему же? Потому, что в искусстве история движется быстрее, чем в действительности. Не успел Фальстаф поторжествовать над прахом героического Хотспера, как в жизни возникла новая сила - абсолютистское государство. Над ним Фальстаф уже не смог одержать даже мнимой победы. Он потерпел также поражение и от виндзорских горожан.

Начавшись очень весело, фальстафиада завершается почти трагически. Критики часто говорят, что предвестие трагизма Шекспира следует видеть в меланхолии Жака ("Как вам это понравится") и шута Фесте ("Двенадцатая ночь"). Я этого не нахожу. Предвестие Шекспировского трагизма в поражении и смерти Фальстафа.