"Генрих IV"

Ф. Мерез в своем перечне пьес (1598) называет "Генриха IV", однако неясно, знал ли он обе части хроники. Первая часть была зарегистрирована для печати в феврале 1598 года и в том же году напечатана. Вторая часть вышла в 1600 году. Обе потом вошли в фолио 1623 года. Время создания обеих частей хроники - 1597-1598 годы.

Около 1588 года в Лондоне шла на сцене пьеса "Славные победы Генриха V", текст которой сохранился. В ней изображались молодость короля и его победы во Франции, а также веселое времяпрепровождение в трактирах. Все эти мотивы использованы и развиты Шекспиром в "Генрихе IV" и "Генрихе V". Кроме того, Шекспир обращался за историческими сведениями к "Хроникам" Холиншеда.

Время действия первой части - 1402-1403 годы, второй части - 1403-1413 годы.

Две пьесы о царствовании Генриха IV составляют срединную часть театралогии, началом которой является "Ричард II", а концом "Генрих V". Хотя все они связаны последовательностью исторических событий и общностью некоторых персонажей, пьесы о царствовании Генриха IV выделяются, образуя самостоятельное художественное целое, отличаясь по содержанию, духу и тону от хроник, обрамляющих театралогию.

В "Ричарде II" преобладает трагическая тональность, в "Генрихе V" - тональность эпико-героическая. И здесь и там с предельной ясностью проводится определенный политический тезис: в "Ричарде II" - критика "божественного права" королей, в "Генрихе V" - воинственный патриотизм. Определить "идею" "Генриха IV" в такой же тезисной форме едва ли возможно. Эта пьеса вообще меньше всего поддается определениям в духе традиционных рубрик.

"Генрих IV" - грандиозная историческая драма, содержание которой столь обширно, что оно не уместилось в рамки одного спектакля, и Шекспир, никогда не считавшийся с формальными правилами, написал пьесу в десяти актах.

Внешне цель драмы - утвердить принцип централизованной монархии. Но король Генрих IV, являющийся живым носителем этого государственного принципа, далеко не идеальный монарх. Более того, он сам нарушил этот принцип, ибо достиг власти, свергнув законного монарха. Сознавал ли Шекспир это или такое изображение явилось результатом, не предусмотренным автором, но в его пьесе обнаруживаются двойственность и противоречивость абсолютистской государственности, утверждающей, с одной стороны, законность, а с другой - подчиняющей эту законность индивидуальной воле и, в конечном счете, произволу одного человека.

Сам король ощущает противоречивость своего положения. Его душу постоянно терзает сознание вины в убийстве Ричарда II. Он полон недоверия к окружающим феодалам, особенно тем, кому обязан был своим возвышением. Неумолимая логика властолюбия побуждает его в первую очередь укротить именно своих наиболее энергичных пособников: опасны в глазах правителя те, кто, не разделяя священного трепета толпы перед властью, знает, что приобретение ее - дело рук человеческих. А Нортемберленд, Перси и другие знают "технику" этого дела, ибо сами приводили в действие колеса механизма, вознесшего Генриха IV на трон. Именно поэтому они, в свою очередь, полны притязаний и непокорства, так как им кажется, что, посадив Генриха на трон, они связали его вечным обязательством благодарности... Но мораль властолюбцев такова, что как раз обязанность быть благодарным в первую очередь и побуждает Генриха IV к неблагодарности.

Слишком поздно понимают бывшие соратники Генриха IV по бунту, что они ошиблись. В их руках, правда, остается прежнее оружие - бунт против короля, которого они сами поставили у власти. Но самый их мятеж обнаруживает внутреннюю и, мы бы сказали, исторически предопределенную слабость их позиции.

Семейство Перси, являющееся душой мятежа, вступает в союз со всеми внутренними и внешними врагами английской монархии. В борьбе за свои интересы они становятся врагами своей же нации, тогда как Генрих IV при всей его личной моральной небезупречности оказывается защитником национальных интересов. Морально-политически он более прав, чем его противники, каковы бы ни были его личные недостатки и пороки.

Характеры мятежников как в первой, так и во второй части поразительно разнообразны. Все они - носители принципа феодального сепаратизма. Каждый из них движим эгоистическими соображениями, но сколь различны они между собой! Вот Нортемберленд, старый прожженный политик, хладнокровный в своих расчетах, а рядом - его брат Вустер, беспокойный, подозрительный и беспощадный интриган. За ними наследственный опыт бесчисленных феодальных распрей, мятежей, придворных интриг. Они, так сказать, носители "цивилизованного" интриганства. С ними заодно феодалы иной, исторически более низкой и примитивной ступени - шотландец Дуглас и уэльский бунтарь Глендаур. В Дугласе мы видим сочетание храбрости горца с хитростью политика, привыкшего к сложным отношениям вечно враждовавших кланов. Поэтому он выбирает, когда пускать в ход воинственный задор и когда - выждать. Наконец, Глендаур - феодал самого примитивного варварского склада. Воинственный и хвастливый, он то ли в самом деле верит в колдовство, то ли устрашает врагов и друзей своим знанием магии и умением заставить служить себе таинственные силы стихий природы; во всяком случае, он одновременно храбрец и шарлатан.

Удивительное историческое чутье побудило Шекспира очень ярко изобразить то, что противниками короля и самого принципа абсолютной монархии были носители отсталых понятий и представлений. Но есть среди них один, выделяющийся своими качествами, хотя и близкий им по другим чертам, - это Хотспер.

Он - само воплощение феодальной воинственности. Честь - его кумир. Хотспер - своеобразный поэт кулачного права, бесстрашный и по-своему безупречный. У него нет холодной расчетливости его отца, Нортемберленда, нет ни придворного интриганства, ни варварского коварства. Он прям, горяч и откровенен. Хотя и он сражается за весьма реальные интересы и феодальные права, в известном смысле его можно назвать самым бескорыстным и убежденным борцом за принципы феодального рыцарства. Он последний представитель рыцарственного героизма среди других феодалов, которые уже борются не только мечом, но и оружием политической хитрости. Их политиканству он противопоставляет рыцарскую мужественность, готовность сражаться в самых неблагоприятных условиях. И есть нечто обаятельное в его горячем безрассудстве, когда, покинутый своими союзниками, он вступает в неравный бой, в котором и гибнет смертью героя. И тогда его победитель, принц Генрих, искренне восхищается чистой мужественностью, бессмысленно растраченной воинственным Перси (V, 4).

Итак, два лагеря противостоят друг другу на авансцене истории: лагерь короля и лагерь мятежных баронов. Как богато и многообразно показан конфликт между ними через раскрытие живых образов людей, составляющих обе партии! Общий антагонизм между ними дополняется бесчисленными мелкими антагонизмами внутри каждого лагеря.

В королевском лагере главный антагонизм - между Генрихом IV и его сыном, принцем Генрихом. В том, что принц чуждается двора, якшается со всяким сбродом, Генрих IV видит своего рода кару свыше за свершенное им злодеяние, постоянный живой упрек себе.

Для принца во всем этом иной смысл. Он живет в атмосфере, где интересы власти непрестанно душат человечность. Власть требует от своих носителей непреклонности, жестокости. Давая человеку в руки огромное могущество, она в то же время лишает его элементарных человеческих удовольствий - веселья, дружбы, возможности по желанию распоряжаться собой. Принц видит, что его отец, в сущности, не принадлежит себе. А молодому Генриху хочется быть самим собой, не втискивать тело и душу в корсет придворных условностей и обязанностей, связанных с королевским званием. Он выбирает себе в товарищи людей, совершенно отвергнувших какие бы то ни было нравственные принципы и обязательства в жизни. С ними по крайней мере легко и весело, здесь, в таверне, он чувствует себя непринужденно, имея возможность в любой миг сказать и грубую правду в лицо своим собутыльникам.

Если он бежал от двора и нашел прибежище в таверне, то это еще не значит, что он признал своим этот низменный мир. С самого начала мы слышим речь принца (I, 2), ясно свидетельствующую о том, что душой он не принадлежит и этому миру. Принц ищет такой принцип нравственности, который позволил бы сочетать полную духовную и практическую свободу с требованиями человечности. Он жаждет естественности. Поэтому начинает он с того, что опускается в среду, где царят простые, первичные физические инстинкты. Это лучше, чем подчинение искусственному ритуалу власти, стесняющему человечность, и лучше подчинения ложному принципу чести, заставляющему Хотспера утверждать свое достоинство бесконечными убийствами. Но ошибаются Фальстаф и его другие собутыльники, думая, будто принц безраздельно с ними. На самом деле они для него - только проявления природы в ее низшем естестве, и ему доставляет удовольствие потешаться над ними, особенно над Фальстафом, которого он одновременно любит и презирает. Любит за жизнерадостность и непосредственность, за веселый нрав и шутливость, презирает за то, что, свободный от морали, Фальстаф раб своей плоти.

Яснее всего нравственная проблема, над решением которой бьется принц, раскрывается в троекратно повторенном мотиве отношения к чести. Для Хотспера честь - фетиш, принцип, которому он слепо подчиняет всю свою жизнедеятельность:

 Клянусь душой, мне было б нипочем
 До лика бледного луны допрыгнуть,
 Чтоб яркой чести там себе добыть.
 Или нырнуть в морскую глубину,
 Где лот не достигает дна, - и честь,
 Утопленницу, вытащить за кудри;
 И должен тот, кто спас ее из бездны,
 Впредь нераздельно ею обладать.
 Не потерплю соперников по чести! 

(I, 3. Перевод Е. Бируковой)

Для Фальстафа понятие чести - пустой звук. Ригористическое следование принципу чести приобретает у Хотспера несколько аскетический оттенок. У Фальстафа, наоборот, отрицание чести доходит до потворства самым низменным животным инстинктам.

Когда принц Генрих зовет Фальстафа принять участие в битве, толстый рыцарь решает уклониться от боя: "Еще срок не пришел, - говорит он, - и у меня нет охоты отдавать жизнь раньше времени. К чему мне торопиться, если

бог не требует ее у меня? Пусть так, но честь меня окрыляет. А что, если честь меня обескрылит, когда я пойду в бой? Что тогда? Может честь приставить мне ногу? Нет. Или руку? Нет. Или унять боль от раны? Нет. Значит, честь - плохой хирург? Безусловно. Что же такое честь? Слово. Что же заключено в этом слове? Воздух. Хорош барыш! Кто обладает честью? Тот, кто умер в среду,. А он чувствует ее? Нет. Слышит ее? Нет. Значит, честь неощутима? Для мертвого - неощутима. Но, быть может, она будет жить среди живых? Нет. Почему? Злословие не допустит этого. Вот почему честь несут за гробом. Вот и весь сказ" (V, 1).

У принца Генриха свое понятие о чести. Оно не имеет ничего общего с феодальной воинственностью Перси. Недаром принц осмеивает его, говоря: "Мне далеко до шутливости Перси, Горячей Шпоры Севера. Укокошив этак шесть-семь дюжин шотландцев перед завтраком и вымыв руки, он говорит жене: "К черту эту мирную жизнь! Скучно без дела!" - "О мой милый Гарри, - спрашивает она, - сколько человек ты убил сегодня?"-"Напоить моего Чалого! - говорит он и через час отвечает жене:- Человек четырнадцать, сущие пустяки" (1 ч., II, 2).

Но в равной мере претит принцу и моральный нигилизм Фальстафа. Принц не станет сковывать себя фетишистским служением чести, но это не означает отсутствия у него моральных понятий.

Принц Генрих хочет сохранить верность "природе", но в нем живет и сознание своего личного и общественного долга перед государством. Когда наступает критический момент - отцу грозит потеря короны, может быть, даже жизни, а государству угрожает анархия, - принц бросает забавы, проникается сознанием своего долга и борется за честь семьи, государства, но, - и это Шекспиром подчеркнуто, - не за личную честь. Одержав победу над самым страшным и сильным противником, Хотспером, он даже не протестует, когда Фальстаф пытается приписать эту заслугу себе. Принцу Генриху не важно, узнают ли другие о его подвиге, для него существеннее сознание выполненного долга.

Но все это - поиски принцем своего морального кодекса как частного лица. В первой части хроники мы видим его на той стадии личного развития, когда он решает вопрос о своих жизненных нормах как индивид, один из многих в обществе и государстве. Принц Генрих отстаивает свое право жить так, как он хочет. В этом отношении он типичный человек начинающего утверждаться буржуазного миропорядка. Здесь принц выступает как носитель партикуляризма, сочетающего свободный выбор образа жизни с признанием элементарных обязанностей по отношению к государству, в котором он живет и которое должно обеспечить ему право на эту свободу.

Во второй части хроники положение принца становится иным. Здесь всячески подчеркивается близкая перспектива возведения его в королевский сан. Принц Генрих и сам все более осознает, что он не простое частное лицо, а наследник престола. В нем живет внутреннее сопротивление этому. Нагляднее всего это проявляется в оскорблении верховного судьи.

В первой части узловой нравственной проблемой была честь, во второй это - закон. Отношение индивида к закону раскрывается через образ Фальстафа прежде всего. Фальстаф презирает закон. Он любыми средствами будет пытаться обойти его, как он это делает, когда его привлекают к ответственности за неуплату долгов. Но, с другой стороны, Фальстаф не прочь и воспользоваться законом, если откроется такая возможность. Одним словом, он смотрит на закон с точки зрения личной выгоды. Он возлагает большие надежды на то, что сможет хорошо погреть руки, когда его приятель принц Генрих станет королем. Известие о возведении принца на престол разжигает самые безудержные мечты толстого рыцаря, когда, держа в руках бразды закона, он сможет творить любые беззакония. На предупреждения принца по этому поводу Фальстаф не обращает внимания, а между тем Генрих с самого начала очень иронически отвечал на рассуждения Фальстафа о том, что они смогут сделать, когда Гарри станет королем.

Впрочем, и сам принц до поры до времени относится к закону и его представителям враждебно. Однако, в отличие от Фальстафа, принц никогда не смотрел на законность с точки зрения своей выгоды. Он соотносил ее только со своим стремлением к личной свободе. Именно утверждая свою независимость, он и дал затрещину верховному судье, за что тот посадил его в тюрьму.

И вот умирает Генрих IV. Глядя на его корону, принц размышляет о "золотом бремени", каким она является для ее обладателя. Но он готов принять его на себя, и теперь принц Генрих отлично сознает, что, став королем, он должен отречься от прежней свободы. Отныне у него будут только обязанности. Напрасно опасается умирающий Генрих IV, будто воцарение его сына приведет к разгулу беззакония. Принц будет еще вернее следовать закону, чем отец.

Два эпизода завершают формирование личности Генриха V. Первый - встреча с верховным судьей. Теперь он мог бы отплатить ему за то, что тот посадил его в тюрьму. Но принц признает правоту судьи. Тот действовал по закону, и его не остановило даже то, что нарушителем закона был сам наследный принц. То обстоятельство, что законность в государстве он ставит выше личностей, распространяя ее даже на особу короля и его наследника, делает верховного судью идеальным представителем законности. Новый король с уважением склоняется перед ним, прощая ему личную обиду.

Второе испытание принца, ставшего королем, - встреча с Фальстафом. Толстый рыцарь убежден, что отныне начнется его цаоство. А Генрих V делает вид, что даже не узнал его. Теперь для него Фальстаф - это дурной сон его молодости. Старика он призывает остепениться и поручает надзор за ним верховному судье. Закон победил беззаконие, но, хотя нравственный принцип торжествует, мы видим, что милый, обаятельный в своей безыскусственности принц утрачивает что-то от своей человечности. И, хотя Шекспир с логической последовательностью обрисовал нам путь принца Генриха, хотя, с точки зрения морали, такой конец является обоснованным, на самом деле проблема, поднятая самим Шекспиром, не получила и не могла получить действительного решения.

Со свойственной ему способностью резко обнажать противоречия действительности Шекспир остро поставил проблему "естественной" человечности и ее отношения к существующей государственности. Примирить их было нельзя, ибо природа того государства, которое Шекспиру хотелось увидеть как идеал, была такова, что она неизбежно вступала в противоречие с человечностью. В пределах личной жизни Шекспиру еще видится возможность некого среднего пути, компромисса. В государстве этот компромисс оказывается невозможным. В "Генрихе V" Шекспир вернется к этой теме и даст ей то же самое решение. И неизбежность этого противоречия была не только в природе тогдашнего государства, но и в том, как формировалась (или деформировалась) личность вместе с ростом буржуазных отношений. Происходило все большее обособление личного от общего, что и получает у Шекспира отражение в противоречии между индивидом и государством.

В "Генрихе IV" Шекспир нарисовал не только картину конфликтов феодального общества. В том своеобразном сочетании прошлого с современным, которое присуще всей драматургии Шекспира, феодальное своеволие баронов ничем, в сущности, не отличается от буржуазного индивидуализма. В этом смысле "Генрих IV" не только историческая драма, но и произведение глубоко современное для людей Шекспировской эпохи. В этой драме та же проблематика, что и в великих трагедиях Шекспира, отразивших коренные противоречия эпохи Возрождения.

В "Генрихе IV" Шекспир, однако, еще старается удержаться на позициях гуманистического оптимизма. Вот почему для него все конфликты, изображенные в пьесе, являются все же отходящей в прошлое историей. Процесс ее развития, как думается Шекспиру, дает основания для веры в торжество лучших начал. Но, как мы видели, сам реализм Шекспира подтачивает этот оптимистический вывод, формально утвержденный в финале пьесы, но художественно опровергаемый обеднением личности того, кто искал этот идеал, - принца Генриха.

Широкое полотно, созданное Шекспиром, не представляет собой, таким образом, просто хронику исторических событий, на фоне которых обрисованы различные индивидуальные судьбы. Шекспир соединил в одном потоке и трагедию гибнущего феодального рыцарства, и драму неправедной власти, и духовные искания героя (принца Генриха), и неподражаемую комедию нравов лондонского дна, - историю и быт.

Большие исторические события уже самим своим драматизмом всегда в чем-то театральны. Эта театральность истории была почувствована уже молодым Шекспиром, когда он еще только начинал свой драматургический путь.

Чем глубже проникала мысль великого художника в существо исторического процесса, тем яснее становилось для него, что за величественным фасадом истории кроются вполне обыкновенные, а главное, сугубо личные стремления людей. В "Генрихе IV" Шекспир полностью отказался от какой бы то ни было парадности в изображении истории. Театральная эффектность, сопутствующая деятельности великих мира сего, разрушается Шекспиром, и исторический процесс предстает в своей реалистической наготе благодаря обнаружению действительных стремлений борющихся друг с другом людей.

Шекспир показал не только то, что творилось на авансцене истории, но и то, что происходило на ее задворках. Фальстафовские сцены, справедливо считающиеся главным украшением пьесы, являются самым ярким выражением Шекспировского реализма. Недаром они затеняют все остальное, особенно во второй части, где читатель или зритель только и ждет, когда на сцене снова появится Фальстаф.

В "Генрихе IV" критика давно увидела пример сочетания возвышенного и комического. Надо при этом заметить: то, что формально следует считать возвышенным (рыцарские и придворные сцены), Шекспиром снижено до уровня, когда маски внешнего благородства падают с представителей знати, а комические сцены, изображающие "низменную среду", подняты на такую идейную и художественную высоту, что иные из "высоких комедий" кажутся мелкими и низменными по сравнению с огромным человеческим содержанием, вложенным Шекспиром в самый, казалось бы, грубый фарс - "фальстафиаду". Шекспир здесь с наибольшей силой выразил дух Ренессанса, отразил противоречия старого и нового в своей эпохе, пока еще в том же оптимистическом духе, которым проникнута и "серьезная" часть хроники.

Образ Фальстафа принадлежит к числу высших художественных достижений Шекспира. Искусство, каким обрисован этот персонаж, дает право поставить его в один ряд с такими художественными образами, как Гамлет, Отелло, Лир. Если Гамлет, Отелло, Лир были высшими достижениями Шекспира в обрисовке трагических героев, то Фальстаф - венец комического гения Шекспира. Недаром Пушкин, говоря о мастерстве реалистического изображения характеров у Шекспира, особо выделил фигуру Фальстафа.

Образ Фальстафа следует рассмотреть прежде всего в контексте того драматического действия, в котором он участвует в пьесах о царствовании Генриха IV.

Изображая борьбу, составлявшую существенный момент в истории Англии на рубеже средних веков и Возрождения, Шекспир, как отмечал Энгельс, дал очень широкую картину жизни общества. В переписке с Лассалем по поводу трагедии последнего "Франц фон Зикинген", Энгельс указывал Лассалю на то, что в реалистической исторической драме наряду с "официальными элементами тогдашнего движения" должны быть показаны и даже подчеркнуто изображены "неофициальные - плебейские и крестьянские - элементы"^*.

^* (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 29, стр. 493.)

Энгельс писал: "Согласно моему пониманию драмы, требующему, чтобы за идеальным не забывать реалистического, за Шиллером - Шекспира, привлечение тогдашней, поразительно пестрой плебейской общественной сферы дало бы совершенно иной материал для оживления драмы, дало бы неоценимый фон для разыгрывающегося на авансцене национального дворянского движения, и лишь тогда само это движение было бы представлено в его истинном свете".

Продолжая развивать эту мысль, Энгельс прямо указывает на фальстафовские сцены в "Генрихе IV" Шекспира: "Какие только поразительно характерные образы ни дает эта эпоха распада феодальных связей в лице бродячих королей нищих, побирающихся ландскнехтов и всякого рода авантюристов - поистине фальстафовский фон, который в исторической драме такого типа (то есть как у Лассаля.- А. А.) был бы еще эффектнее, чем у Шекспира!"^*

^* ( Там же, стр. 494.)

Фальстафовский фон составляет существенную часть картины, нарисованной Шекспиром в его хрониках о царствовании Генриха IV. В то время как на авансцене исторического действия разыгрывается полная драматизма борьба между феодалами и королевской властью, в стране живут и действуют люди, которым нет никакого дела до этой борьбы, хотя и они связаны теснейшими узами с тем, что происходит в жизни общества. Их жизнь составляет как бы оборотную сторону медали.

В дворцах и замках плетутся нити высокой политики, от которой зависит судьба всей страны. А в это время в таверне "Кабанья голова" частенько собирается разгульная компания забулдыг, пропивающих деньги, добытые обманом, воровством и грабежом. Сюда захаживает и беспутный принц Генрих, которому претит чопорность двора. Ему милее эта веселая компания, чем напыщенные придворные его отца, короля Генриха IV. Душой компании является сэр Джон Фальстаф.

Напомним замечательную характеристику личности Фальстафа, данную Пушкиным: "...Нигде, может быть, многосторонний гений Шекспира не отразился с таким многообразием, как в Фальстафе, коего пороки, один с другим связанные, составляют забавную уродливую цепь, подобную древней вакханалии. Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие; смолоду, вероятно, грубое дешевое волокитство было первою для него заботою, но ему уже за пятьдесят. Он растолстел, одрях; обжорство и вино приметно взяли верх над Венерою. Во-вторых, он трус, но, проводя свою жизнь с молодыми повесами, поминутно подверженный их насмешкам и проказам, он прикрывает свою трусость дерзостью уклончивой и насмешливой.- Он хвастлив по привычке и по расчету. Фальстаф совсем не глуп, напротив. Он имеет и некоторые привычки человека, изредка видавшего хорошее общество. Правил у него нет никаких. Он слаб, как баба. Ему нужно крепкое испанское вино (the Sack), жирный обед и деньги для своих любовниц; чтоб достать их, он готов на все, только б не на явную опасность"^*.

^* (А. С. Пушкин о литературе", Гослитиздат, М. 1962, стр. 446.)

Дворянин по происхождению, Фальстаф, однако, принадлежит к той части своего класса, которая деградировала. Фальстаф - осколок класса, сметаемого историей. Он живет в эпоху, когда значение феодального дворянства пало.

Для характеристики Фальстафа большое значение имеет его монолог о чести, в котором сказывается полнейший моральный нигилизм этого человека.

От прежнего, дворянского образа жизни Фальстаф сохранил только паразитические привычки. Пороков у него, как сказал Пушкин, целая цепь: он труслив, сластолюбив, хвастлив, охоч до чужого добра, пьяница, обжора, лгун. Черты эти постоянно проявляются в его поведении.

И все же Фальстаф не вызывает отрицательной реакции у зрителя. Наоборот, со времен Шекспира и до наших дней фигура Фальстафа неизменно встречает симпатию публики и заставляет ее добродушно смеяться. Более того, трудно не любоваться Фальстафом. Когда его нет на сцене, действие кажется скучным и в 1-й и во 2-й части "Генриха IV". А когда принц Генрих, став королем, прогоняет от себя Фальстафа ("Генрих IV", 2 ч., д. V), зритель невольно сочувствует толстому рыцарю. Словом, есть правда в словах самого Фальстафа, сказавшего однажды принцу: "Прогнать толстого Джека - это все равно что прогнать весь мир" ("Генрих IV", 1 ч., д. II, сц. 4).

В чем же причина этого? Почему образ человека, наделенного столь многочисленными пороками, не вызывает к себе отрицательного отношения? Это происходит потому, что Фальстаф, как и другие великие образы, созданные Шекспиром, натура многосторонняя и многогранная. В нем есть, помимо этих черт, и другие, и они-то определяют отношение зрителя к этому персонажу.

Фальстаф - человек, по-своему отразивший многообразие и противоречия эпохи Возрождения. Если, с одной стороны, он типичный представитель класса, осужденного историей на гибель, то с другой, он отражает новые стремления своего времени. Фальстаф озарен солнцем Возрождения. Он жизнерадостен, весел, шумлив, остроумен. Он не замечает и не хочет замечать, что время и история против него, против людей его класса. Как это ни парадоксально, но и на нем сказываются веяния эпохи Возрождения. Новые социальные условия нанесли непоправимый удар мрачному аскетизму средневековья. Человечество порвало оковы, в которых оно томилось веками. Фальстаф по-своему радуется этому освобождению человека от мрачного ригоризма, от нравственной суровости средневековья. Как и люди Возрождения, он любит жизнь, стремится получить от нее все, что она может дать ему. Правда, у него нет никаких высоких целей и стремлений, но разве жизнь не есть сама себе цель? Каждый атом в Фальстафе полон огромной жизненной силы, жажды радости, наслажденья. Конечно, у него это принимает односторонний характер. Он ничего не хочет дать жизни, он только берет у нее. Это то, что отличает его от передовых людей эпохи, чья творческая деятельность обогатила все области искусства, науки, общественной жизни. Но есть и в Фальстафе нечто животворное. Это - его жизнелюбие. По сравнению с ним другие живут бледнее. Он обладает способностью превращать все вокруг себя в один сплошной праздник. Он умеет заразить других своим весельем и жизнелюбием. Как он говорит о себе, он не только сам остроумен, но еще и дает повод для остроумия других.

Такие типы, как Фальстаф, рождаются в переломные моменты истории. Он продукт разложения старого общества, типичное воплощение многих черт переходного времени. В обстановке всеобщего брожения, постоянных перемен в общественной жизни, сдвигов, менявших веками стоявший социальный уклад, он чувствует себя как рыба в воде. Всякий хаос, сумятица, беспорядок ему только на руку. В таких именно условиях он чувствует себя лучше всего. Судьбы общества, страны, государства, классов, сословий ему совершенно безразличны. Он хочет жить, а жить он может только в таких условиях, когда нет ничего устойчивого. Вот почему он рьяный противник всяких законов, и вот почему для понимания Фальстафа имеет существенное значение факт его постоянных стычек с представителями законности, в частности, с судьей Шеллоу.

Образ Фальстафа воплощает в себе характерное для эпохи Возрождения стремление к реабилитации человеческой плоти. Он сам весь плоть, и вся его жизнь - песнь торжествующей плоти. Пусть односторонне, но именно этим он и смыкается с теми тенденциями эпохи Возрождения, в которых проявлялось стремление к раскрепощению человека от оков средневековья. Вот почему Фальстаф тоже человек Ренессанса. Вот почему он в известном смысле титаничен.

Шекспир прекрасно понимал односторонность стремлений Фальстафа. Передовые мыслители эпохи Возрождения видели, что задача заключается не только в освобождении от всех тех средневековых пут, которые сковывали человека в прошлом, но и в создании нового строя жизни, подчиняющегося определенным социальным законам. Люди типа Фальстафа были анархистами. С гуманистами их связывало лишь то, что и они отрицали средневековые ограничения, накладываемые на человека. Но гуманисты понимали, что анархическая свобода, которой, в сущности, желает Фальстаф, антисоциальна и антинародна. Поэтому они искали таких форм жизни, которые, обеспечивая свободу человека, вместе с тем не поведут к развалу общества, к распаду его на отдельные, враждующие во имя своей индивидуальной свободы атомы.

Отсюда вытекала двойственность в отношении Шекспира к Фальстафу. Все то, что в нем было жизненного, жизнеутверждающего, не могло не привлекать великого гуманиста. Но ему, вместе с тем, была ясна и односторонность Фальстафа, для которого жизнь только царство плоти и для которого вся радость бытия ограничивается чревоугодием, пьянством и сладострастием.

Сложный и противоречивый образ Фальстафа получил у Шекспира такую жизненную убедительность потому, что великий художник не подчинил изображение этого типа какой-нибудь узкой схеме, а, следуя своему реалистическому методу, показал этого человека со всей свойственной ему многогранностью. Всякая попытка подойти к Фальстафу с мерками "положительный образ", "отрицательный тип" означала бы непонимание Шекспировского замысла.