"Много шуму из ничего"

Пьеса зарегистрирована в Палате торговцев бумагой 4 августа 1600 года. Кварто вышло в свет в том же году с обозначением, что комедия "много раз исполнялась" на сцене. Предположительное время создания комедии - 1598-1599 годы.

Основа фабулы - история Клавдио и Геро - впервые встречается в новелле Банделло "Тимбрео и Финисиа" (1554). Шекспир мог познакомиться с ней во французском пересказе в "Трагических историях" Бельфоре (1582), а еще вероятнее - либо по английскому переводу V песни "Неистового Роланда" Ариосто (перевод У. Харрингтона, 1591) либо по "Королеве фей" Э. Спенсера (книга 2, песнь 4, 1590). Бенедикт, Беатриче и образы стражников непосредственных литературных прототипов не имеют.

Кольридж утверждал, что сам по себе сюжет пьесы не представляет значительного интереса, и если мы следим за ним, то не ради него самого, а из-за характеров, выведенных Шекспиром. "Уберите Бенедикта, Беатриче, Кизила и их отношение к судьбе Геро, - что тогда останется?" - спрашивал Кольридж^*, и он, конечно, был прав. Жизнь пьесы именно в этих, казалось бы, второстепенных по отношению к главной линии сюжета фигурах. И это еще нагляднее раскрывается перед нами, если мы вспомним, что тема оклеветанной добродетели получила впоследствии у Шекспира более глубокую разработку в одном из его величайших творений - в "Отелло", и еще позднее - в "Цимбелине".

^* ( S. T. Coleridge, Lectures and Notes on Shakespeare and other Dramatists ("The World's Classics"), London, 1931, p. 65-66.)

В этих трех пьесах счастье любящих разрушается вследствие клеветы. Геро в этом отношении подобна Дездемоне и Имоджене ("Цимбелин"), она такая же невинная жертва ревности, как они и как Гермиона ("Зимняя сказка"). Но в образе Клавдио нет и намека на ту трагедию ревности и обманутого доверия, которая так волнует в "Отелло". Клавдио оскорблен не столько в своих чувствах, сколько в своем достоинстве. Ему, влюбленному в свой успех и возомнившему о себе больше, чем он, может быть, стоит, мнимая неверность Геро представляется прежде всего оскорблением его, Клавдио, чести.

Комедия может служить примером того, что фабула отнюдь не всегда является действительной основой пьесы. Здесь она остается стержнем драматической конструкции, но действительный интерес произведения не в ней, а в фигурах, имеющих, казалось бы, эпизодическое значение. В "Много шума из ничего" получилось то же, что и в "Генрихе IV", - фигуры фона приобрели первостепенное значение, затенив в большой мере образы, которые должны были бы стоять в центре нашего внимания.

Бенедикт и Беатриче - комическая пара, которая с точки зрения драматического построения должна была только оттенить романтические образы Клавдио и Геро. Но эти образы получились ярче, значительнее и более жизненными. Они стали героями не только комической линии, но и всей пьесы.

Эта пара стоит в ряду персонажей подобного типа, уже встречавшихся у Шекспира. Нетрудно увидеть, что они напоминают Петруччо и Катарину. Но в "Укрощении строптивой" был конфликт двух волевых натур, где интеллект играл меньшую роль, чем настойчивость, упорство, наконец, даже каприз. В интеллектуальном отношении к Бенедикту и Беатриче ближе Бирон и Розалинда из "Бесплодных усилий любви".

Бенедикт и Беатриче занимают как бы срединное положение между этими двумя парами. Они почти столь же темпераментны, как Петруччо и Катарина, но мягче. В них достаточно светскости, но нет той чрезмерной галантности, отпечаток которой лежит на Бироне и Розалинде. Мы бы сказали, что Бенедикт и Беатриче натуральнее, чем подобные им герои и героини предшествующих комедий, не уступая им ни в волевом напоре, ни в остроумии. В тонкости и изяществе остроумия Беатриче, однако, уступит Розалинде, героине "Как вам это понравится".

Взятые сравнительно с другими персонажами Шекспировских комедий и сами по себе, Бенедикт и Беатриче принадлежат к числу лучших комедийных образов, созданных драматургом. Мы ощущаем их как живых людей, не вполне обыкновенных, не рядовых, наделенных странностями, и, может быть, более живыми оттого, что они обладают яркой индивидуальностью. Нельзя не заметить личной значительности каждого из них. Острота их ума ставит их выше других, а острота языка делает опасным всякое столкновение с ними.

Причуда их состоит в том, что оба они считают себя выше такой страсти, как любовь. Бенедикт клянется, что умрет холостяком, а Беатриче не желает унизить себя любовным рабством по отношению к кому бы то ни было. Это у них не столько принцип, сколько бравада своей независимостью. Конечно, при всей их внешней вражде, они с самого начала отличают друг друга среди окружающих. Бенедикт лишь в Беатриче видит равную себе по уму, а она - лишь в нем достойного соперника в острословии. И все же их любовь возникает неожиданно для них самих. Враждуя и соперничая в остроумии, они не отчуждались, а приближались друг к другу, сами того не сознавая; когда же каждому из них внушили, что он предмет тайных страданий другого, они проникаются жалостью к тому, кого якобы заставили страдать, а тут уже от жалости до любви остается один шаг.

Благородство их натур проявляется в том горячем сочувствии, которое вызывает у них несчастная Геро. По-настоящему их сближает именно ее беда и желание помочь ей. Однако в Бенедикте и Беатриче нет ни грана сентиментальности. Обаяние их состоит в ясности и остроте ума, трезвом здравомыслии, мужественности, присущей Беатриче не меньше, чем Бенедикту.

Словесные поединки Бенедикта и Беатриче сверкают остроумием, находчивостью. Чем больше мы наблюдаем эту пару, тем умнее представляются они нам, и такое мнение о них вполне оправдано. Однако своей кульминации комическое действие достигает именно тогда, когда умные герой и героиня становятся жертвой проделки и их дурачат, уверяя, что каждый является предметом воздыханий другого.

Одного ума недостаточно для полной человечности, и Бенедикт с Беатриче подтверждают это. Пока каждый из них, гордясь своим умом, выставляет его напоказ в остротах и каламбурах, они забавляют нас, но еще не вызывают теплого чувства. Лишь тогда, когда вопреки своему рассудку каждый перестает думать о себе и начинает заботиться о другом, обнаруживается во всей полноте их человечность, и наша симпатия по отношению к Бенедикту и Беатриче становится глубокой. Происходит это тогда, когда мы видим в них не только проявления ума, но и благородные чувства.

Более того, не рассудок привел их к счастью и взаимной любви, а то, что обоих одурачили. И, надо сказать, что обстоятельство это не является случайным для данной комедии. Шекспир и назвал ее "Много шума из ничего" потому, что пустяки, случайности оказываются существенными для судеб героев. Комическое в этом произведении выражается в той нелогичности, которая присутствует во многих фактах жизни. Но в том-то и дело, что люди далеко не всегда следуют логике.

Как верно подметил английский поэт Джон Мейзфилд, все в этой комедии происходит оттого, что кто-то что-то сказал или услышал^*. Случайно или нарочно оброненное слово оказывается роковым для героев пьесы. Сказанное обретает силу факта. Наговор чуть не губит Геро, а беседа, услышанная ночными стражами, спасает ее. Бенедикт не подозревал о любви к нему Беатриче, да и не было еще этой любви, но он услышал о ее мнимых страданиях, поверил в них, и его изменившееся отношение к Беатриче привело в конце концов к тому, что он полюбил ее, как и она - его.

^* (См. I. Masefield, William Shakespeare, London, 1916, p. 134-135.)

Нигде и ни в чем значение случая не проявляется в комедии так, как в той роли, которую играют в судьбе злосчастной Геро стражники Кизил и Булава.

Эти персонажи взяты Шекспиром из английской действительности и смело внесены в сюжет "итальянской" комедии.

Кизил - невероятно чванливый глупец, к тому же постоянно путающий слова. Желая придать себе как можно больше значительности, он любит пользоваться юридическими терминами, помпезными словами и выражениями, но, будучи малограмотным, все время делает ошибки. Его постоянный спутник Булава под стать ему.

Словоохотливость Кизила способна вывести из себя самого терпеливого человека. Уже обладая ключом к той грязной интриге, которая направлена против Геро, он, однако, не в состоянии помешать тому, чтобы клевета пала на чистую девушку. Да его это и не заботит. Он, как мы помним, больше всего взволнован тем обстоятельством, что его обозвали "ослом". Он и ходит теперь жаловаться на это, разнося повсюду, что его обругали "ослом", и требуя, чтобы это было документально зафиксировано.

Незачем распространяться о том, насколько комична эта фигура и сколько юмора вложил Шекспир в изображение ее. Парадоксально, однако, то, что именно глупость Кизила в конечном счете приводит к спасению чести и имени Геро. То, чего не смогли сделать все умные люди из круга героини, сделали эти нелепые ночные стражи. Они нашли виновников клеветы и содействовали их разоблачению.

Пожалуй, ни в одной другой комедии Шекспира "комический рок" не играет столь активной роли, как в "Много шума из ничего", где решение драматического конфликта зависит от смешной случайности.

Художественная структура пьесы, однако, не безупречна. Не все могут примириться с присущим этой пьесе сочетанием мелодрамы, фарса и высокой комедии. В особенности смущает драматическая линия. Совершенно необходимая для развития фабулы, история Геро, однако, разрушает единство комического впечатления. Театры, ставя пьесу, обычно всячески сокращают эту часть действия, как это было, например, в знаменитой постановке комедии, долго шедшей на сцене Театра им. Вахтангова. Но у Шекспира история Геро остается центральным, узловым элементом сюжета. Поэтому в жанровом отношении "Много шума из ничего", как и "Венецианский купец", в некоторой степени предвосхищает "мрачные комедии" Шекспира.