"Кориолан"

Трагедия впервые напечатана в фолио 1623 года. Датировка основана на стилевых данных и злободневных намеках.

Поводом возникновения трагедии могли быть народные волнения 1607 года в средней Англии. Э. К. Чемберс относит пьесу к 1607-1608 году.

Источник фабулы - биография Кориолана в "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарха. Время действия - около 500 года до н. э.

Нигде у Шекспира основной социальный антагонизм между господствующей верхушкой общества и народом не представлен так полно и ясно, как в "Кориолане". В прочих драмах Шекспира это было одной из тем в ряду других. Там подобный антагонизм служил фоном главного действия. Здесь - это сердцевина конфликта, центральная тема трагедии.

Пьеса начинается с картины народного волнения. Перед толпой мятеpных граждан появляется аристократ Менений Агриппа. Пытаясь успокоить толпу, он взывает к ее рассудку и рассказывает знаменитую басню о частях тела, взбунтовавшихся против живота (I, 1). Исследовательница образной системы поэтического языка Шекспира Кэролайн Сперджен отмечает, что притча Менения Агриппы составляет основу системы образов в "Кориолане"^*. Метафоры и сравнения с человеческим телом, его органами и болезнями составляют, по ее подсчетам, одну пятую поэтических образов трагедии. Король, государственный деятель, воин, конь, барабанщик уподобляются голове, глазу и сердцу, руке, ноге и языку. Одного из самых говорливых граждан Менений называет большим пальцем на ноге (I, 1). Трибунов Кориолан называет то "языком во рту толпы" (I, 1), то ее "ртом" (III, 1). Уподобление общества человеческому телу, а его отдельных сословий - органам и членам тела придумано не Шекспиром. Басня Менения Агриппы есть у Плутарха и Тита Ливия. Она была известна в средние века и в эпоху Возрождения.

^* (См. С. Spurgeon, Shakespeare's Imagery, Cambridge, 1935, p. 347-349.)

Критика справедливо отмечает, что в "Кориолане" нет той поэтической возвышенности, которая характерна для стиля других трагедий, созданных Шекспиром в эти годы^*. "Пошлая басня Менения Агриппы, которая изображает человека в виде части его собственного тела"^**, в значительной мере определяет звучание пьесы. Для нее характерно отсутствие тех взлетов поэтического воображения, которые придают особое обаяние другим трагедиям, даже тем, в которых больше ужасного, чем в "Кориолане".

^* (См. А. С. Bradley, A Miscellany, London, 1929, p. 74-76.)

^** (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 23, стр. 373.)

Внутренний конфликт в римском государстве дополняется конфликтом внешним. Рим находится в постоянной вражде с государством вольсков, и, таким образом, вражда сословий сочетается с враждой между народами. Едва ли где найдем мы еще у Шекспира такой полный прообраз всего классового общества с его вечными и неразрешимыми антагонизмами.

Каждый персонаж или группа персонажей раскрывается в своем отношении к этим двум конфликтам. Это дополняется борьбой и столкновениями между отдельными группами и индивидами. Если в других трагедиях мастерство Шекспира проявилось с особенной силой в грандиозных и бесконечно сложных характерах, то в "Кориолане" его драматургический гений раскрывается в изумительно тонком и всестороннем изображении диалектики общественных отношений.

Оставив напоследок рассмотрение образа Кориолана, остановимся сначала на остальных действующих лицах трагедии.

Наше внимание привлекает прежде всего коллективный образ римского народа. Ошибки в толковании отношения Шекспира к народу в этой трагедии проистекали из того, что критики, как правило, судили о нем по бранным характеристикам плебеев, даваемых Кориоланом. Более верный путь - рассматривать этот коллективный персонаж в его собственных поступках и словесных изъявлениях. Как и в прежних произведениях, нельзя не заметить особого, присущего, пожалуй, только Шекспиру драматургического умения изображать толпу. Плебеи всегда действуют совместно, поступки толпы едины, но мнения и суждения в ее среде разноречивы. Отсюда и возникает ощущение того, что перед нами не безликий хор, а живое человеческое многообразие.

Начальные эпизоды трагедии обнаруживают несомненную справедливость возмущения народа. Самое существование плебеев находится под угрозой: им нужен хлеб. Они отлично понимают свое низкое положение в обществе. Но не менее ясно для них и то, что они представляют собой силу, которая при определенных условиях может добиться удовлетворения своих требований. Перед нами не безропотная толпа рабов, а масса, сознающая если не свои гражданские, то человеческие права^*.

^* (В мае 1607 года в графстве Нортгемптоншир возникли народные волнения на почве голода. "Шекспир, - пишет современный исследователь, - должен был особенно интересоваться этим восстанием... Есть достаточные основания полагать, что какие-то черты восстания 1607 года отражены в "Кориолане". См. Е. С. Pettet, "Coriolanus" and the Midlands Insurrection of 1607. "Shakespeare Survey 3", Cambridge, 1950, p. 35.)

Много говорилось о шаткости мнений народной толпы у Шекспира. Но мало замечали, что даже в своей переменчивости народ последователен: он всегда за тех и за то, что соответствует его интересам. Но далеко глядящего вперед политического разума у народа нет. Поэтому на его интересах и стремлениях постоянно играют другие.

Народ предпочел бы иметь своим руководителем такого мужественного и прямодушного человека, как Кориолан. Но враждебность Кориолана толкает народ в объятия Брута и Сициния.

Об этих трибунах с XVIII века в критике прочно установилось мнение как о демагогах. Такая оценка их основана на том, что, открыто выступая перед народом, они говорят, как пламенные защитники интересов демократии, а наедине толкуют друг с другом, как расчетливые политики и дипломаты, обдумывающие средства косвенного осуществления своих целей.

Это противоречие в поведении Брута и Сициния действительно есть. Но может ли оно быть поставлено им в упрек, если представители патрицианского лагеря проявляют не меньшую двойственность, прикрывая внешней благожелательностью к народу антинародную политику, как мы это видим в поведении Менения Агриппы? Они имеют перед собой могущественного и хитрого врага - патрициев, а сила, на которую они опираются, народ, по-детски переменчив и им нелегко руководить. Нигде и ни в чем не проявляют они стремления использовать доверие народа во вред ему. А раз этого нет, то неверно смотреть на них как на демагогов. Они последовательны в своей борьбе против патрицианской власти, но цели они не могут достичь без применения хитрых тактических шагов. Если они не вызывают симпатий читателя и зрителя, это еще не означает, что изображение их у Шекспира было враждебно тенденциозным. Они не лучше политиков аристократического лагеря, но и не хуже их. Шекспир подчеркивает лишь то, что политики обоих лагерей руководствуются не общегосударственными интересами, а интересами своей социальной группы. Ему, гуманисту, мечтавшему о гармонии сословных интересов, это равно претило и у аристократов, и у демократов.

Нам представляется верным замечание Гренвиля-Баркера, писавшего о том, что Шекспир занимает по отношению ко всем персонажам драмы позицию объективного, но сурового судьи^*. Он судит политическую жизнь как гуманист, изумительно прозорливый в понимании реальной действительности.

^* (См. H. Granville - Barker, Prefaces to Shakespeare, Fifth Series, "Coriolanus", London, 1947, p. 5.)

Аристократический лагерь у Шекспира изображен не менее суровыми красками. Разница, пожалуй, лишь в том, что среди патрициев больше индивидуального разнообразия. Но, как и народ, все они движимы прежде всего отчетливым сознанием своих сословных интересов и яростно защищают свои привилегии.

Видя реальную политическую угрозу их господству со стороны народа, патриции требуют от Кориолана, чтобы он, смирив гордыню, пошел на необходимую уступку и испросил согласие народа на избрание консулом. Великолепна сцена спора Кориолана с Волумнией, Менением, Коминием и другими патрициями (III, 2). Аристократы поняли, что смогут удержать власть, лишь обманув народ. Он и требуют от Кориолана притворного смирения с тем, чтобы, получив власть, затем подавить волю народа.

Развитие событий в первой половине трагедии раскрывает неприглядную картину общества, раздираемого жесточайшими антагонизмами. Ни те, кто борется за справедливость, ни те, кто отстаивает несправедливые привилегии, не обнаруживают высоких моральных качеств. Великие человеческие идеалы оказываются в непримиримом противоречии с суровой борьбой эгоистических классовых и сословных интересов.

Кориолан возвышается над другими своим мужеством, силой, способностью побеждать врагов в открытом и честном бою. Но героическое начало в нем получило одностороннее развитие. В нем есть черты, унаследованные от рыцарских времен. Но во сто крат в нем больше ренессансного индивидуализма. Ни у одного из героев индивидуалистического склада, изображенных Шекспиром, отрицание социальных норм не проявляется так ясно и разительно, как у Кориолана. Попытки представить Кориолана исключительно или преимущественно как носителя старого традиционного отношения к жизни противоречат всему облику героя. Как справедливо заметил

Джон Палмер, Кориолан не устает напоминать о своих наследственных привилегиях и рассматривает как бунт всякую попытку плебеев посягнуть на существующий строй, но сам он "готов отвергнуть любую традицию, противоречащую его стремлениям"^*.

^* (John Palmer, The Political Characters of Shakespeare, London, 1945, p. 269.)

Когда от Кориолана требуют, чтобы он подчинился обычаю, выпрашивая у народа утверждение в должности консула, и показывал свои раны, все в нем возмущается против этой традиции.

 ...Так велит обычай!
 Но повинуйся мы ему во всем,
 Никто не стал бы пыль веков стирать
 И горы заблуждений под собою
 Похоронили б истину.

(II, 3. Перевод Ю. Корнеева)

Будь Кориолан приверженцем традиционных устоев, он подчинился бы унизительному обычаю, не придавая ему никакого значения. Но в том-то и дело, что Кориолан - личность, восстающая против всех обычаев, и в том числе традиционного избирательного ритуала. Он желает, чтобы ценили его, его самого, и чтобы общество склонилось перед его доблестями, независимо от каких бы то ни было традиций.

Гордость Кориолана - не аристократическое чванство своим титулом и наследственными привилегиями. Это гордость человека, который сам, суровой дисциплиной самовоспитания, постоянным риском добился всего. Он требует уважения к своим личным качествам. Толпу он презирает не столько как аристократ по званию, сколько как аристократ духа. Ему, способному на борьбу, в которой ставкой является его жизнь, кажутся низменными претензии бедняков, то вымаливающих, то требующих хлеба. Он гнушается этих людей, из которых ни один не обладает его воинскими доблестями. Жалкие в мирное время, они еще отвратительнее ему в суровых условиях войны. Брань, которой он осыпает струсивших и бросившихся в бегство воинов, - а ведь они тоже народ, - ничем не уступает тем гневным речам, которые он обрушивает на толпы граждан в Риме.

Кориолан презирает народ за его заботу о своих нуждах, которая представляется ему проявлением корыстолюбия. Ему самому никакие богатства не нужны. Он отказывается от своей доли военной добычи (I, 9). Как Лир, он жаждет человеческого величия, не прикрытого никакими внешними атрибутами. Он сам, его личные достоинства - вот основа его прав на всеобщее преклонение и на власть.

Безразличие к материальным интересам отличает Кориолана и от народа, и от близкой ему среды патрициев. В противовес всему окружающему обществу, проникнутому духом корысти, стяжательства, преданному заботам о своем материальном благополучии, Кориолан в некотором роде идеалист. В его глазах действительную цену имеют только духовные качества - сила духа, храбрость, мужество, нравственная стойкость.

С этим связана другая сторона его натуры - бескомпромиссность. И народу, и трибунам, и патрициям он противостоит как единственный в Риме человек, который прямодушен, откровенен, органически не способен на обман и хитрость. Он просто не понимает, зачем нужно притворяться, быть не таким, каков он есть, когда его гордость составляет именно то, что он такой, а не иной человек. Ему всегда хочется быть самим собой. Его величайшее человеческое завоевание-то, каким он стал, а его заставляют отказаться именно от того, что он ценит в себе больше всего. В этом основа его конфликта не только с народом, но и с собственным классом, с ближайшими ему людьми, одним словом, со всем обществом.

Такова важнейшая социальная сторона трагедии, па которую, как нам представляется, не обращали должного внимания. Именно в этом пункте трагедия Кориолана смыкается с другими великими трагедиями, в которых Шекспир изобразил, как родилось самосознание личности и как гуманистический идеал ее подвергся ломке, искажению под влиянием социальных противоречий рождающегося буржуазного общества.

Гений Шекспира обнаружил под поверхностью значительного политического конфликта глубочайшее социальное противоречие классового общества - антагонизм между материальными и духовными стремлениями человека, противоречие между обществом и личностью.

Но пока мы коснулись только одной стороны этих противоречий, а именно той, в силу которой Кориолан является не только формально героем трагедии, но и подлинно героической личностью. Однако в его характере есть и черты, вступающие в противоречие с личным началом в его высочайшем идеальном выражении.

Личность Кориолана получила одностороннее развитие. Во-первых, высокое понятие о достоинстве человека ограничено у Кориолана, главным образом, воинскими доблестями. Он и Гамлет не поняли бы друг друга, потому что Кориолан, строго говоря, лишен интеллектуальности. Он способен рассуждать только применительно непосредственно к данной ситуации. Нет у него гамлетовской способности мысленно "глядеть и вперед и вспять", нет и воображения Макбета, заранее предчувствовавшего весь ужас того, что ему придется пережить.

Вторая особенность Кориолана - его сосредоточенность на собственной личности. Гордость самим собой стала его слепой страстью. В мире для него важно только его "я". Оно для него выше всех личных и общественных связей. Самосознание личности доходит у него до полного противопоставления своего "я" всему обществу. Это противоречие глубоко волновало Шекспира-гуманиста. Он не склонен был ограничиваться установлением тех объективных обстоятельств, которые обусловили этот конфликт. Глубокая этическая основа Шекспировских трагедий состояла в том, что личность тоже была повинна в разладе и потому должна была нести ответственность за свою трагическую вину перед обществом.

Поворотный пункт трагедии - сцена на форуме (III, 3). Кориолан поддался уговорам Волумнии и Менения. Он вышел к толпе, готовый унизиться до просьб и терпеливо выслушать общественное порицание его недостатков. Дело трибунов почти проиграно. Еще мгновение - и власть окажется в руках Кориолана, который, как они верно предвидят, будет пользоваться ею с непреклонностью тирана. В стремлении к тиранической власти его и обвиняет Сициний. Но Кориолан стерпел бы даже это, если бы не одно слово, вонзающееся в его сознание ядовитой стрелой. Сициний называет его "изменником народу" (III, 3). Удар был направлен метко. Кориолан мгновенно сбрасывает несвойственную ему личину смирения и разражается потоком ругательств по адресу народа и трибунов. Это решает его судьбу: римляне изгоняют Кориолана. Он и сам не хочет оставаться здесь, где всех его заслуг перед государством оказалось недостаточно, чтобы иметь право быть самим собой.

С этого момента обнаруживается не только трагическое положение героя, но и трагедия всего римского общества. Сначала только близкие ощущают горе разлуки с Кориоланом. Но уже вскоре осознают трагизм своего положения и все остальные.

Корни трагизма в том всеобщем разладе, который мы видели с самого начала действия, но непосредственным толчком к взрыву является изгнание Кориолана и следующий за этим его переход на сторону вольсков.

Если борьба в Риме происходила на наших глазах и мы видели, как созревал конфликт, то измена Кориолана оказывается внезапной, и мы не имеем возможности судить о том, что происходило в его душе, когда он принял роковое решение. Прощаясь с родными и друзьями (IV, 1), Кориолан еще сам не знает, что будет делать. Он лишь обещает остаться самим собой. Но уже вскоре (IV, 4) мы его видим в Анциуме и слышим признание: Рим он возненавидел, а город врагов стал ему мил.

На этом этапе действия обнаруживается самое крайнее последствие индивидуализма Кориолана. Его вера в себя, свою самоценность, доводящая его до измены родине, свидетельство того последнего предела, до которого дошел распад всех естественных и общественных связей между людьми.

Шекспир не раз изображал акты измены. Всюду она была свидетельством низменности тех, кто ее совершал. Побудительными мотивами были корысть, самозащита, честолюбие. Здесь мы имеем случай измены из принципа, по убеждению. Кориолан не мелкий предатель, не жалкий трус, даже в своей измене он остается по-своему мужественным и величественным, как это можно видеть в сцене его объяснения с Авфидием (IV, 5). Как ни парадоксально это прозвучит, но даже совершая измену, Кориолан остается прямодушным.

Но его жажда мести нуждается в реальной поддержке вольсков. Для Кориолана они и их вождь Авфидий были неким абстрактным воплощением силы, враждебной Риму. Он и хочет использовать ее для своей мести. Однако и лагерь вольсков заражен язвой своекорыстия, которая так возмущала Кориолана в Риме. Кориолан думает, что вольски будут его орудием мести, а Авфидий рассчитывает, что орудием ему послужит Кориолан. При этом Авфидий не просто отдельное лицо. За ним стоит государство, общество, такое же внутренне противоречивое, как Рим. У вольсков свой плебс и своя аристократия. Шекспир дает нам почувствовать это в одной короткой сцене (IV, 5), когда после сговора Кориолана с Авфидием слуги обмениваются полушутливыми, полусерьезными замечаниями по поводу предстоящего похода на Рим. И у вольсков, как у римлян, мирное время совсем не характеризуется гражданским миром. Недаром 1-й слуга в конце беседы говорит о том, что и в мирную пору люди ненавидят друг друга. А 3-й слуга объясняет, почему это происходит: "Они не так нужны друг другу".

"Они не так нужны друг другу"! Эти слова могли бы послужить эпиграфом ко всей трагедии, показывающей все большее обособление между сословиями общества и отдельными индивидами. И если еще остается для них необходимость какой-то связи, то парадоксальным образом она возникает тогда, когда возгорается костер вражды и человекоубийства, - во имя войны.

0 беседе слуг Авфидия надо сказать еще и в другой связи. Джон Палмер справедливо подчеркнул, что она в цепи других доказательств служит важным звеном для опровержения преднамеренного антидемократизма Шекспира^*. Устами этих людей из народа глаголет истина. Они верно судят о своем господине и его новом союзнике, но еще вернее приведенные нами суждения о том, что в обществе, раздираемом внутренним антагонизмом, единственной реальной связью, объединяющей людей, стала война.

^* (John Palmer, The Political Characters of Shakespeare, London, 1945, p. 289.)

Теперь обратимся к цепи трагических событий, обусловленных изгнанием Кориолана и его переходом на сторону вольсков. Дух трагедии осеняет всех ее участников. Трагическое проявляется здесь в той иронии, с какой все предшествующие действия людей, совершенные ими для своего блага, приводят к противоположному результату.

Прежде других это испытывают на себе трибуны и Сициний. Когда становится известно, что Кориолан во главе армии вольсков идет на Рим, Коминий и Менений Агриппа винят в этом трибунов, и им нечего возразить. Добившись изгнания Кориолана, они хотели спасти Рим от тирании, но создали угрозу самому существованию Рима.

Патрициям тоже не приходится злорадствовать. Опасность грозит им в не меньшей степени, чем плебеям. Явившемуся для переговоров с ним Коминию, Кориолан заявил, что его гнев обрушится на всех без разбора. Он прогоняет и Менения Агриппу, когда тот приходит к нему с просьбой пощадить хотя бы близких (V, 2).

Наступает решающий момент. Кориолана, подступившего с войсками к стенам Рима, встречают мать, жена и сын. Нет нужды напоминать читателю эту великолепную по драматизму сцену, стоящую в одном ряду с вершинными эпизодами других трагедий Шекспира. Трагическая ирония проявляется здесь в том, что Волумния, годами воспитывавшая в своем сыне непреклонность, видит, как это оборачивается против нее же, против Рима, которому она растила героя и вождя. Как известно, ей удается переломить Кориолана. Но этим она обрекает его на гибель. Так, все, чему посвятила свою жизнь Волумния, оказалось бесплодным, ибо, вложив в Кориолана мужество, она не наделила его человечностью. А когда в последний миг она воззвала к его чувству человечности, то это оказалось тем роковым обстоятельством, которое и погубило Кориолана.

Кориолан отнюдь не был настолько наивен, чтобы не понимать морального смысла своего перехода на сторону вольсков. Мнение других, однако, было ему безразлично, поскольку, как ему казалось, он всегда оставался самим собой. Чего Кориолан не понимал, это того, что значение человека определяется не только тем, каков он сам по себе, но и его отношением к обществу, в котором живет. Трагедия Кориолана в том, что он не стал своим нигде, ни в Риме, ни среди вольсков. Он не желал считаться с обществом, и оно мстило ему. Римляне изгнали его, а вольски убили.

Трагическая неизбежность гибели Кориолана обусловлена не только его характером. Если Шекспир с предельной наглядностью показал антисоциальность индивидуализма Кориолана, то не менее очевидно и то, что общество, с которым герой не ужился, тоже повинно в происшедшей трагедии. Трагическое в "Кориолане" определяется непримиримостью антагонизмов, рождаемых расчленением человечества на сословия и классы, на толпу и индивидов. Выхода из этих противоречий Шекспир не видит.

"Кориолан" - трагедия выдающейся личности, оторвавшейся от народа, и трагедия народа, настолько подавленного нуждой, что единственное удовлетворение своего чувства достоинства он находит в унижении великого человека.

С глаз Шекспира спала пелена. Он не верит теперь в иллюзорную гармонию общества. Но все изображенное им было освещено трагическим светом, ибо идеалом для великого гуманиста оставалось убеждение, что истинная человечность требует гармонических отношений между людьми.